Полярные байки
Шрифт:
После войны, в октябре 1945 года они переехали в Молдавию и, несмотря на голод и разруху, зажили весело и счастливо. Шура работал начальником партии, Лора – уже привычно лаборантом. На следующий год в Кишиневе, на улице Армянской, родился я, слегка недоношенным. Этот врожденный недостаток был быстро скорректирован усиленным питанием, и к трем-четырем годам Сашка и Машка Эрвье уже звали меня «жиртрест». Они были на год старше меня, что, безусловно, давало им право на малопочтительное ко мне отношение. Родились они под Москвой. Когда еду к себе на дачу, обязательно на въезде в Нахабино сигналю. В конце войны Юрий Георгиевич обучал там наших диверсантов подрывному делу. Для читателя, не знакомого с историей тюменского нефтегазового
В Кишиневе вся семья Эрвье какое-то время проживала у нас на Армянской. Юрий Георгиевич тоже работал начальником партии. Однажды при обвале карьера он получил тяжелую травму спины и какое-то время не мог работать. Жили мы на две семьи, кроме меня и сестры Эммы были еще эти наглые Сашка с Машкой Эрвье, их старший брат Юра (хороший парень, не в пример младшим), их чудная и прекрасная бабушка Татьяна Никоновна и, конечно, великолепная Ксения Васильевна. Мы часто пели разные песни и, само собой, Мальбрука, но Сашка все портил, потому что у него слух был как у моего отца, за что его музыкально одаренная мама с детства поставила Сашке неутешительный вокальный диагноз.
Забегая вперед, скажу, что вся наша жизнь связана с семьей Эрвье. Через десять лет после Молдавии мы снова жили с ними рядом и до самого конца дружили самым сердечным образом. Сохранилось множество совместных фото – и официальных, и семейных. На одной из них Шура в белом парусиновом костюме, а Юрий Георгиевич в элегантном темном, в жилетке и с галстуком, с неизменной сигаретой. Ю. Г. придерживает Шуру под руку, оба с блокнотами. Идут, видимо, с какого-то совещания в Тюмени, в отличном настроении, молодые, красивые, смотреть на них – одно удовольствие. Через пятнадцать лет после этой прогулки они создадут огромную геологоразведочную компанию, которая на территории в миллион квадратных километров силами стотридцатитысячного коллектива откроет более семисот месторождений нефти и газа.
Если бы Юрий Георгиевич родился лет на тридцать позже, в 90-х он превратил бы Главтюменьгеологию в крупнейшую в мире сервисную империю, обслуживающую топливно-энергетический комплекс страны. Всякие там «Шлюмберже» сейчас бы отдыхали. И все сто тридцать тысяч (а с семьями – полмиллиона) человек имели бы свой постоянный дивиденд с каждого открытого месторождения. Знаю, что говорю, отвечаю за слова, поскольку пережил приватизацию, хорошо представляю потенциал Главтюменьгеологии конца 80-х, много лет проработал в современной сервисной компании. Но, увы, не нашлось в начале 90-х такого человека, как Эрвье, и все случилось так, как случилось. Я очень их всех любил и бесконечно жаль, что почти никого не осталось из этой прекрасной, талантливой и блестящей семьи.
В Молдавии отец уже полностью освоился с ролью руководителя. Подчиненные, большинство из которых были выше ростом, с доверием и уважением относились к энергичному коренастому фронтовику, инженеру-геологу в сапогах и летной куртке, вспыльчивому, но не злопамятному, требовательному, но и готовому понять и простить. Это были хорошие годы, но все, как говорил древний Шурин предок, проходит.
В 1951 году отца и еще нескольких фронтовиков-евреев пригласил Л. И. Брежнев – тогда большой партийный начальник в Молдавии. Он им сказал открытым текстом:
– …ребята, надвигается какое-то темное дело против евреев. Я не смогу вас защитить. Пожалуйста, разъезжайтесь в далекие периферии, я каждому помогу с вызовом на новое место работы.
В начале 1952 года отца вызвали в Москву. Уже понимая ситуацию, он поехал сразу со всей семьей. Деньги закончились перед Москвой. Мы с сестрой остались на Киевском вокзале, где родители сдали в скупку Лорину брошь и Шурины трофейные часы. Нам купили длинную белую булку и докторской колбасы, а сами уехали в Министерство геологии СССР. К вечеру они вернулись с новым назначением и даже авансом. С большим шиком через центр на такси мы добрались до Казанского вокзала. Я впервые увидел кремлевские звезды и с трепетом осознал, что под ними сидит товарищ Сталин – друг всех детей. К Ленину мы уже не успели. Через несколько лет мой первый и последний визит к нему был омрачен тем, что в длинной очереди я описался.
С Казанского вокзала мы поехали в Тюмень, к месту нового назначения отца – в Тюменскую геологоразведочную экспедицию треста «Запсибнефтегеология». Начальником экспедиции был милейший человек сибаритского вида Исаак Абрамович Павловский, судя по первомайской фотографии, большой любимец женщин. Приказ о назначении отца начальником Березовской буровой партии № 21-К был подписан 22 февраля 1952 года в Новосибирске, как это предписывалось московским приказом № 19-К из Главнефтегеологии (назначила Москва, этим объясняется неприязнь местных руководителей, о чем речь позже). Учитывая большую удаленность партии и понимая трудность ее создания на новом месте, Павловский пообещал организовать хорошее снабжение. Позже, второго апреля, Павловский возложил на отца дополнительные обязанности старшего геолога партии «…без дополнительной оплаты за эту работу», как было указано в приказе 43-К. И этот приказ по экспедиции был издан по распоряжению главного геолога Главка Шаповалова из Москвы. Такое внимание к человеку, который только что появился невесть откуда, да еще с персональными указаниями из Москвы, понравилось в Тюмени далеко не всем.
Тюмень начала 50-х запомнилась мне огромным базаром и ужасными дорогами. Рынок был расположен в центре города и сильно отличался от кишиневского. В Кишиневе все было завалено овощами и фруктами, и все там постоянно орали. Здесь было изобилие разных сортов рыб и лесных ягод, народ вел себя тихо и степенно.
Благодаря ее географическому положению в годы войны в Тюмени осело много людей, откосивших от фронта. Здесь же отлеживался и Ленин. Понятно, что настоящий фронтовик, да еще с некоторыми преференциями, получивший назначение в Москве, вызывал раздражение.
Отец улетел в Березово, а мы остались в Тюмени на съемной квартире в старой части города около вокзала. Сестра, заболевшая в дороге, к марту выздоровела, и ее с большой неохотой в конце четверти взяли в пятый класс.
Когда А. Быстрицкий прибыл в Березово, там его уже ожидал «Акт об отводе земельного участка для строительства Березовской опорной буровой Р-1», подписанный 31 января 1952 года. У этого документа была такая предыстория: первоначально утвержденная в Москве точка бурения Р-1 попадала на территорию Казымской культбазы на реке Казым. Однако после выяснения недостаточной судоходности реки в Новосибирске, затем в Москве было принято решение о переносе Р-1 в ближайшее пригодное для разгрузки тяжелых барж место – в поселок Березово. Таким образом, утвержденная точка была официально перенесена более чем на пятьдесят километров на запад. На этом роль центра закончилась, а непосредственно в Березово точку под бурение определили представитель Березовского райисполкома Г. К. Лыжин, лесник И. А. Сморкалов и землеустроитель А. Т. Артеев.
Площадка Шуре не понравилась сразу, но он решил не торопиться, подождать, когда сойдет снег, заодно изучить данные сейсморазведки. Вернувшись в Тюмень, он стал готовиться к навигации. Здесь-то организаторский талант и фронтовой напор проявились в полной мере.
– Как один трактор? – возмущался он. – Что там можно с одним трактором сделать? Вы понимаете, что говорите? Дизтопливо сразу везти надо, одним караваном, а вы хотите осенью. Какой осенью, а если не успеете? На чем дизеля работать будут?.. Специалисты где? Что, во всей экспедиции специалистов невозможно найти?..