Полярные байки
Шрифт:
Мне, тридцатилетнему в то время, тоже кое-что даже не представлялось. Например, что я на склоне лет стану «путинистом», «быдлом, верящим пропаганде Первого канала», «хомяком» или «портянкой» – не разбираюсь я точно в интернетовских терминах. Это мне сегодня объясняют экзальтированные дамы на «Эхе Москвы». По их мнению, каждый думающий прогрессивный либерал обязан уважать какую-то невиданно чудесную демократию на Украине, протестовать против присоединения Крыма, поддерживать права геев на проведение своих рекламных акций, любить Макаревича, не дожидаясь специального указа президента, о котором бард просил в открытом письме, презирать Александра Ф. Скляра и ставить в один ряд историческую фигуру Наполеона с эсэсовским холуем Бандерой.
Много чего я тогда не мог предвидеть. Из наиболее фантастического это свободная
К восьмидесятому году я прочитал на папиросной бумаге много чего из Солженицина, Мастера без купюр, шесть раз прочитал «Доктора Живаго», за что меня чуть не побили, не был комсомольцем и тем более коммунистом, никогда не работал и не стремился стать чиновником, советскую власть не признавал. Правда, тайно. Уже в начале 70-х я вполне поддерживал диссидентские взгляды, а в конце этого десятилетия на случайной пьянке с высоким партийным начальством услышал такое печальное откровение: «Дождешься ты своих американцев, тебе хорошо. А нас, партийных, всех постреляют». Что у этого секретаря было в его партийной башке – непонятно. Каких таких кровожадных американцев он ожидал… Здесь важно другое: во-первых, он знал, что я не советский человек; во-вторых, не исключал, что незыблемому коммунистическому государству может наступить конец.
В отпускные месяцы в Москве я много встречался с диссидентами. Перед высылкой из СССР в квартире мужа моей сестры на маяковке жил Иосиф Бродский. Известный врач, отказник Лауфер до самого отъезда близко дружил с моим отцом. Были среди них настоящие, отважные, принципиальные и умные люди. Но вокруг было и много пены. Я даже вывел такую закономерность: если иная дама много и ярко говорит о демократии и советских безобразиях, почти наверняка у нее в кухонной раковине скопилась грязная посуда дня за четыре. Ведь там, дома, была скучная проза, а здесь, в компаниях вольнодумцев, – поэзия борьбы. Потом настоящие бойцы уехали, или погибли, или умерли от старости, а пена осталась.
Наконец показались локаторы Салехарда. Я стал будить инспектора: он жил в этом городе, можно было присесть в аэропорту. Он несколько минут не понимал, где находится, потом все вспомнил и наотрез отказался, требуя продолжения гулянки. Пролетели Обь и приземлились в Лабытнангах. Пришлось везти их к себе домой. В машине они снова поругались. Когда вышли перед домом, руки у них были заняты ясаком – так мы называли дары начальству. Поэтому они пинались и были похожи на Воробьянинова и отца Федора, боровшихся за стул. К своему ясаку – рыбе с олениной – инспектор добавил еще пару упаковок яиц.
На помощь я пригласил Гиршгорна, который своим авторитетным видом должен был сгладить мое предстоящее сообщение о том, что обещанные девицы якобы в отпуске. Расположились на кухне. Оппонентов рассадили по длиной стороне стола, лишив их возможности контактных стычек, и начали веселиться. Веселья, правда, особого не получилось. Пространные разглагольствования Гиршгорна до них не доходили, баталии продолжались, коньяк пользовался хорошим спросом. «Вот вы, евреи, вы ведь умные. Скажите, кто прав: я или этот е…ный татарин?» – вопрошал наш главный. Несмотря на лестные авансы, мы не могли понять, кто из них прав. Они тоже не могли нам ничем помочь в разрешении сакраментального вопроса, поскольку давно уже забыли первопричины. Их полемика то утихала, то вновь разгоралась с новой энергетической силой. В какой-то момент главному инженеру удалось найти совсем уж убийственный аргумент: он оскорбил инспектора чрезвычайно изысканным и витиеватым способом, в котором слово «татарин» было единственным нормативным. У того аргументы интеллектуального свойства закончились – он выхватил яйцо из своей упаковки и, подобно ниндзя с летающими шестеренками, быстро, ловко и смачно пустил это яйцо через весь стол прямо в лоб противнику. Наступила тревожная тишина. Желток вместе с осколками скорлупы плавно стекал на глаза, белок уже болтался на носу и подбородке противными соплями, уцелевший глаз бешено вращался. Когда пауза стала невыносимой, Гиршгорн голосом Левитана неспешно изрек: «Поразительно точный бросок!»
Тут пришла моя жена. И все опошлила. Ее прозвали Васса Железнова (я еще добавлял: «Из госдепа»). «Васса» – потому что твердо и непреклонно подавляла разнузданные пьянки, не говоря уж о любых попытках антисемейной деятельности, «из госдепа» – потому что наряду с «Голосом Америки» давала хоть какие-то надежды в малоперспективную эпоху застоя.
Дальнейшее происходило быстро, четко и толково. Как на балтийском фрегате, где опытный боцман и тренированная команда. Был вызван водитель и специальный парень, которому была поставлена боевая задача привезти инспектора на пристань, посадить на пароход типа «Омик», в Салехарде доставить прямо в руки жене. Главному был вызван другой парень, который должен был проводить его в соседний дом и также обязательно сдать на руки. Интересно, что оба героя даже не пикнули. Был, правда, вялый и робкий намек на некий «посошок», но тут же последовала команда «Отставить!». Мы с Гиршгорном принялись за уборку.
Межнациональная рознь была жестко и решительно пресечена.
По-моему, все эти сегодняшние «кацапы», «москали» и «укропы» из той же тридцатипятилетней истории. Только, к сожалению, причины более основательные.
Октябрь 2014 г.
Лолочка и Валентина
Они познакомились после войны в Молдавии.
Элеонора – такое слегка претенциозное по тем временам имя ей дали при рождении – была незначительно младше. Со школьных лет и до глубокой старости ее все называют Лолочка или еще короче – Лола. Ни детям, ни внукам, ни многочисленным правнукам никогда не приходило в голову звать ее как-то традиционно, типа «бабуля». Никто детей специально не учил, обращение «Лола» укреплялось автоматически, до трех-четырех лет произносилось как «Оа». Маленькая, шустрая и страшно любопытная, в конце 40-х, имея уже двоих детей, она весила меньше пятидесяти килограммов, а в начале нового века ходит на Дорогомиловский рынок за мясом для борща и бегает за старшим правнуком по огромной квартире, щипая цепкими пальцами и тыча его своими маленькими, но твердыми кулачками. Ритуал этот традиционно повторяется к удовольствию обоих каждый раз, когда правнук приходит в гости из соседнего подъезда.
Валентина всегда была женщиной величественной. Полнота, даже несколько чрезмерная, ей шла. Она была родом из семьи знаменитых русских художников, ее благородное происхождение нестандартно легко сочеталось с высоким положением в советском обществе. В элитном доме с видом на МГУ она пережила мужа и двоих детей, потом вернулась к сыну в Тюмень.
Мужья этих славных дам после войны проводили инженерные изыскания для строительства бесконечных тюрем, которые нужны были советскому правительству и лично товарищу Сталину для обуздания граждан, почувствовавших небольшую свободу и независимость во время тяжких боев с фашистами. Когда у мужа Валентины случились неприятности по работе – разрушился фундамент новой тюрьмы и по подозрению в умышленном вредительстве мужа арестовали, Валентина с тремя детьми переселилась к Лолочке, и так они жили в злое и голодное время, пока органы чудом не выяснили невиновность инженера.
Потом судьба их развела лет на пять, и встретились они уже на передовой, где стали самыми непосредственными участницами грандиозной советской битвы за нефтедоллары. Муж Валентины возглавил битву, а Лолочкин – стал его заместителем по боевым действиям. Быт устроился, они поселились в центре старинного сибирского города, в добротном доме с колоннами, отстроенном после войны немецкими военнопленными.
Поспокойнее стало, можно подвести промежуточные итоги, вспомнить недавнюю историю. Вспоминать было что.
В 30-х родителей Лолы репрессировали. Произошло это как всегда неожиданно и быстро. Прогуливалась не спеша студент-медик Лолочка со своим будущим мужем – студентом-геологом после кино, подходят к дому, а во всех окнах огромной квартиры ответственного партработника непривычно свет горит. Обыск. НКВД требует немедленно исчезнуть в чем была, предварительно сдернув с ошеломленной Лолы золотые сережки. После этого будущий геолог женился на ЧС врагов народа, что само по себе уже было подвигом, и далеко не единственным в его яркой жизни. Потом уехали от греха подальше по геологическому распределению в Архангельскую область.