Полынный мёд. Книга 1. Петля невозможного
Шрифт:
«Заговариваюсь, – испуганно подумал сержант. – А собственно, чего я боюсь?»
– Стоять, где стоите! – закричал он, судорожно вытягивая из кобуры пистолет. – Застрелю, контру!
«Какую контру? – взбудоражено вопросил мозг. – Контра тут причем»?
Но при всем желании Спотыкайло не мог ответить на этот вопрос. С ним происходило что-то неладное. Язык сам собой произносил слова, которые сержант и не думал говорить. Но сейчас ему было не до анализа своей речи, потому что санитары не останавливались.
– Стоять! – снова закричал сержант. – Стрелять буду!
– Ну вот, – вдруг подал голос пистолет, –
– У-у-у! – выпучив глаза, взвыл Спотыкайло.
Совершенно ошалев он уставился на свой «макаров», который открывая и закрывая дульное отверстие, выговаривал слова:
– А ты за какие такие грехи в людей пулять будешь? А? Отвечай, душегуб!
– Господи! – простонал сержант и нажал на курок.
– Тьфу, – сказал пистолет и вяло выплюнул пулю на пол.
И тут наконец санитары ухватили Спотыкайло под белы рученьки и умело принялись облачать его в смирительную рубашку.
– Отпустите! – заверещал сержант, отчаянно брыкаясь. – Вы не имеете права! Я работник органов. Можете проверить. Моя фамилия… Менжинский! Нет… Дзержинский! Нет… Нет… Моя фамилия…
Но как не пытался сержант Спотыкайло вымолвить свою фамилию, у него ничего не получалось. Он был красен от натуги, обильные слезы текли по щекам, а язык все выкручивался да выгибался не так, как следовало, упрямо сообщая всем, что товарищ имеет фамилию Дзержинский, а также имя – Феликс Эдмундович.
И даже когда сержанта увели, еще долго из коридора, а затем с улицы раздавалось тоскливое и слезное:
– Да я же из… чека! Я… Феликс Эдмундович… ПА-МА-ГИ-ТЕ!!!
– Ну, братец, – вытирая слезы, всхлипнул Ярило, – повеселил ты нас. Особливо, как пистолет человечьим голосом молвить стал. Я и сам обалдел.
– Да, – хмыкнул Даждьбог, – это тебе не мужьям рога цеплять.
– А я тут причем? Они у них сами растут. Я лишь ветвистость определяю да форму.
– Ты еще скажи, что ночуешь на своей лавке.
– Думай, что говоришь, – обиделся Ярило. – Если бы я дома ночевал – род славянский давно бы перевелся. Ты на мужиков нонешних погляди. Разве ж то жеребцы? Мерины сивые, и только. Они ж импотенцией страдают, как прежние – насморком. А все почему? Потому что бабам свободу дали. Вот они за все свои обиды многовековые и расплачиваются. И уже не мужик в доме хозяин, а баба. А коль баба в доме гаркнет как следует, то у мужика окромя волос разве что встанет? От нервного стрессу и импотенция. Нет, бабам свободу давать нельзя…
– Хватит, – оборвал разговорившегося любвеобильного бога Перун, – к делу пора переходить.
– И то, – согласился Возень.
Серега вдруг почувствовал, что перестал удивляться. Пугаться тоже не хотелось. Видать, психика человеческая тоже имеет свои пределы. Перешагнул их – и все представляется в ином свете. Можно спокойно беседовать с богами, словно перед тобой не вечно живущие, а обыкновенные деды, греющие кости, сидя на завалинке деревенской избы.
– А можно вопрос? – спросил он. – О вас я, к примеру, знаю, – Серега кивнул в сторону чинных старцев, – вернее слышал. Но вот о вас? – Бубенцов вопросительно посмотрел на Возня. – Литература у меня хорошая, да и на память не жалуюсь, но как-то…
– Что правда, то правда, – усмехнулся Возень. – Имя мое для тебя незнакомо… Как бы тебе объяснить…
– Говори, как есть, – буркнул Перун.
– И то верно, – согласился бог торговли. – Я, Сергей Данилович, честно говоря, не местный, и Вознем меня только здесь величают. Вам-то я скорее известен, как Гермес.
– Так это ж греческий бог, – удивился Бубенцов.
– Не греческий, – поморщился Возень-Гермес. – Родом я из Малой Азии. Потом уж с греками работать согласился. Они мне функции расширили, ну, храмы там, то се…
– А ты и соблазнился, – укоризненно покачал головой Велес.
– Не соблазнился, а поступил в соответствии с требованиями времени, – возразил Возень. – Думаете, легко себе на плечи лишний груз взваливать? А ничего не попишешь, тяни из последних сил – не то забудут. Торговлю я вообще с римлянами осваивал, а до них драхму с оболом путал.
– Так вам сейчас благодать, – не выдержав, встрял Серега. – Вам, то есть Меркурию, нынче чуть ли не весь мир поклоняется.
– Мамоне он поклоняется, а не мне, – скривился Возень. – У вас вся торговля только на бумаге живет, а в иных государствах такое жулье, что лучше и не соваться. Не посмотрят бог ты или лох – в два счета вокруг пальца обведут. Только и хватает сил да таланта, чтобы родственников прокормить. Они ведь как дети малые. Ветер могут поднять, пожар утворить, землетряс устроить, а вот на жизнь заработать – умишка… – Возень покосился на насупившегося Перуна и закашлялся. – Гм-гм… В общем, я этим занимаюсь, по моей это части. Вот, ларьков пооткрывал, зарабатываем на хлеб насущный. Правда, перестройка ваша того и гляди в перестрелку перейдет, но все едино легче жить стало, вольготнее.
– Ага, – кивнул Серега. – Хош – бомжуй, хош – воруй, хош – на все плюй. Прям как в стихотворении:
Я демократию люблю.За что? Пожалуй, сам не знаю.Но добрым словом поминаюЧто день тебя… и мать твою.– Здорово! – крякнул Ярила. – Твои что ли, малец, стихи?
– Угу.
– Нет, ты не прав, – сказал Возень. – Многое нынче изменилось. Свобода – вещь хорошая.
– Это точно, – вздохнул Бубенцов. – Свободны мы, как сморчок в полете. Вы – боги, а, стало быть, начальства над вами нету. А у меня и начцеха, и начальник смены, и технолог, и главный инженер, и директор. И все в унисон твердят: «Не нравится – пиши заявление». Нет, раньше правды не было, а теперь и вовсе.
– Ладно, не горюй, – улыбнулся Возень, – больше тебе не придется на хозяев спину гнуть. Мы тебе, знаешь, какой гонорарчик отвалим! На всю жизнь хватит и тебе и родне твоей до седьмого колена. Ты только дело сделай…
– И все-таки я не понял, каким вы образом в славяне-то попали? – перебил Возня Серега.
Не хотелось ему почему-то говорить о загадочном этом деле. Вот и старался оттянуть решающую минуту. Впрочем, богам это, пожалуй, даже нравилось. Во всяком случае во взглядах, коими обменялись Даждьбог с Радогощем, читалось явное одобрение. Серьезный, мол, парень, обстоятельно ко всему подходит, не елозит и вперед не заскакивает.