Полюс капитана Скотта
Шрифт:
— В летописи Антарктиды вы, доктор, неминуемо предстанете в ипостаси её первого философа, — едва заметно склонил голову Бауэрс. — Уверен, что этот титул закрепится за вами на века. Но углубляться в ваши философские постулаты мы все же не будем, увольте.
— Нет, вы изъясняйтесь, изъясняйтесь, — великодушно позволил ему доктор.
— Из записок самого Шеклтона нам известно, на какой параллели он прекратил свой путь к полюсу, и этого достаточно, чтобы уже завтра объявить всему миру, что этот антарктический Рубикон мы перешли. Разве что вы подозреваете, что нас уже опередил этот вездесущий Норвежец?
— О, нет, я не имел в виду Норвежца, — резко взмахнул руками Уилсон, скосив при этом глаза на Скотта. — Просто мы еще не знаем, по каким законам развивается наша планета и как давно этот континент покрыт вековыми льдами. А поскольку единственным транспортом все равно остаются собачьи упряжки, то кто знает, не побывал ли здесь кто-либо из китобоев или латиноамериканских индейцев?
Услышав упоминание о Норвежце, капитан тут же опустил голову и отошел, предоставляя двум офицерам возможность продолжить свой диспут без его присутствия. Но оказалось, что уйти от чьих-то разговоров о его сопернике значительно легче, нежели избавиться от собственных мыслей о нем. До поздней ночи тень Амундсена, как трагическая тень Командора, нависала над капитаном, заставляя сомневаться в своем первенстве, а значит, и в правильности организации этого похода, в самом смысле всей этой экспедиции.
Ох, не зря его офицеры вновь вернулись к разговору о собачьих упряжках, не зря! Судя по всему, никто из них не сомневается, что Норвежец идет к полюсу в окружении огромной своры эскимосских собак, которые не только тащат на себе весь груз, но и позволяют отдыхать на санях тем из полярников, кто выбивается из сил, если только в группе Амундсена такие находятся. И, не доведи господь, если Норвежец придет к вершине планеты первым, только тогда причина поражения британцев станет очевидной.
Утром капитан поднялся в прескверном настроении, в каком обычно бывают люди, терзаемые подозрениями и дурными предчувствиями. «Если ты сейчас же не избавишься от своих страхов и сомнений, то погибнешь, так и не узнав, появился флаг Норвежского королевства на полюсе или нет!», — попытался раздраженно одернуть себя Скотт, однако это ему не помогло. Забылся же опытный полярник только тогда, когда с очередного вала ему открылась огромная снежная пустыня, покрытая высокими застругами [34] . Какие бы мысли и предчувствия его ни одолевали, сейчас у него есть только один путь — к полюсу. Даже если бы Скотт был уверен, что на краю этой долины его ждет гибель, свернуть он уже не смог бы, поскольку всем мировым сообществом это было бы воспринято, как предательство интересов отечества; предательство надежд всех тех полярных странников, которые давно и безгранично доверились ему.
34
Заструг (заструга) — снежная гряда, некое подобие песчаного бархана, преодолевать которую обычно очень трудно.
С высоты ледового вала покрытая застругами долина казалась ему морем с застывшими пенными волнами, но миражная красота эта исчезла, как только полярники очутились посреди этого коварного «моря». На какие-то заструги они рисковали взбираться, какие-то предпочитали подолгу обходить, чтобы тут же предстать перед еще более крутым «барханом», да к тому же охваченным щетиной скрепленных снегом ледовых кристаллов. При этих переходах полярникам, естественно, пришлось отказаться от лыж, которые легко можно было сломать на любом из застругов; мало того, шестого января они даже решились оставить лыжи на месте очередной стоянки, чтобы облегчить вес саней и в надежде подобрать их на обратном пути.
Но утром, пройдя чуть больше мили и увидев перед собой плато, покрытое ровным, почти идеально «лыжным» снегом, группа поняла свою ошибку и потратила массу времени, чтобы вернуться за лыжами.
При этом Скотт дал себе и своим спутникам слово никогда, ни при каких обстоятельствах от лыж не отказываться, а, чтобы облегчить санный груз, пообещал вскоре заложить еще один склад.
Появилось и первое ранение: ремонтируя сани, унтер-офицер Эванс сильно порезал руку. Врач Уилсон тут же наложил на нее повязку, но, обрабатывая рану, взволнованно покачивал головой. Рассчитывать на скорое избавление от такой глубокой раны моряк мог, только пребывая в тепле и в спокойствии, однако ни того, ни другого обещать ему группа не могла.
Правда, сутки спустя полярники вынуждены были задержаться на перевале какой-то ледовой возвышенности, где утром их застала метель, сопровождаемая густым снегопадом. Воспользовавшись этим вынужденным отдыхом, врач еще раз обработал рану Эванса и туго перевязал ее, так ничего утешительного и не пообещав. Упакованные в спальные мешки, уложенные в двойной утепленной палатке, полярные странники вновь чувствовали себя комфортно, кроме начальника экспедиции, над которым вновь нависала норвежская «тень Командора».
— Каковой бы ни была погода, — сразу же предупредил он своих спутников, — больше суток задерживаться здесь мы не имеем права. И не только потому, что кое-кому постоянно грезится видение в облике Амундсена, который вроде бы опережает нас, — раздраженно заметил он, явно упреждая рассуждения Отса и Бауэрса. — Не нужно забывать, что мы и так основательно выбились из летнего графика и что у нас очень мало провианта.
— Ну вот уже появилась нехватка провианта, — проворчал ротмистр Отс, явно напоминая капитану о лишнем пятом члене, — чего и следовало ожидать.
И благо, что у капитана хватило мудрости «не расслышать» эту его колкость. Впрочем, Отс есть Отс. Поскольку деваться от него некуда, остается только одно: смириться с его присутствием и его характером.
Чтобы не терять времени зря, капитан засел, точнее, залег, поскольку пребывал в спальном мешке, за свой дневник. «Не могу нахвалиться своими товарищами, — как можно старательнее выводил он карандашом по слегка увлажненной бумаге. — Каждый выполняет свои обязательства относительно других: Уилсон — прежде всего как врач, который постоянно находится в состоянии готовности облегчить и вылечить небольшие недуги и боли, без которых в нашей работе не обходится. Потом — как повар. Он — умелый, заботливый, вечно придумывающий что-то такое, что способно улучшить нашу лагерную жизнь. В работе он крепкий, как сталь, не слабеет от начала и до конца перехода.
Э. Эванс — работник-богатырь, действительно одаренный хорошей головой. Только теперь я понимаю, чем мы ему обязаны. Лыжи и обувь на шипах были для нас абсолютно необходимы, и если первая мысль принадлежала не ему, то ему и только ему мы обязаны разработкой деталей и прекрасным исполнением. Каждые сани и каждое приспособление к ним, палатки, спальные мешки, сбруя — все это дело его рук, к тому же нельзя припомнить ни одного слова, которое свидетельствовало бы о его недовольстве или торопливости…
Маленький Бауэрс — чудо природы. Он во всем находит наслаждение. Всю продовольственную часть я передал ему, и он всегда в совершенстве знал, сколько у нас чего есть и что следует выдавать каждой партии, которая возвращается (на базу)… Кроме заведования припасами он ведет наиболее обстоятельный и точный метеорологический журнал, а теперь еще и принял на себя обязанности фотографа, а также ведет астрономические наблюдения. Он не уклоняется ни от какой работы. Его трудно заманить в палатку; о холоде он словно бы забывает и, лежа в своем спальном мешке, пишет или обрабатывает свои наблюдения, когда остальные давно спят.