Полюс капитана Скотта
Шрифт:
— А вот и имена первых покорителей полюса, — поиграл желваками капитан Скотт, когда Бауэрс вслух прочел список команды Амундсена. — Прошу запомнить их, джентльмены. Всем нам очень хотелось услышать их, разве не так?
Полярные странники устало взглянули на своего командира, затем с еще большей угрюмостью переглянулись между собой. Какая-то странная интонация прорезалась в голосе капитана. Все сказанное им прозвучало так, словно он упрекал своих товарищей в проявленном нежелании или в неспособности бороться за главный приз этой антарктической гонки. А ведь
— Можно подумать, что и шли мы сюда только для того, чтобы возрадоваться их победе, — процедил Отс. — Чего-то вы не договариваете, капитан.
Как один из финансистов экспедиции, он считал себя вправе не очень-то сглаживать не только эмоции, но и особенности своего испорченного армией характера.
Как оказалось, во второй записке, тоже сочиненной на английском, содержалась просьба к капитану Скотту. Амундсен просил коллегу передать королю Норвегии Хокону VII письмо, в котором норвежская группа уведомляла своего правителя: полюса она достигла, а значит, обещание свое и долг перед Его Величеством и норвежским народом выполнила.
«А что напишешь своему королю ты, капитан Скотт? — поиграл желваками начальник экспедиции. — Что не смог выполнить своего обещания, потому что Норвежец оказался опытнее и мудрее тебя?!»
— И как мы должны воспринимать это стремление Норвежца превратить вас, сэр, в гонца от его верноподданных? — въедливо поинтересовался Отс.
— Прежде всего, должны отметить предусмотрительность Амундсена, с которой он просит передать его сообщение королю Норвегии.
— И что человек, который сочинял это послание, всерьез рассчитывал на то, что капитан Скотт бросится выполнять его великодушное поручение?
— Просьбу, — коротко уточнил Роберт. — Всего лишь просьбу. И кодекс джентльмена потребовал бы от нас… Разумеется, в том случае, если бы экспедиция Норвежца так и осталась бы во льдах Антарктиды.
— Так, может, она там и останется? — сказав это, Отс оглянулся на Скотта и Уилсона и, поняв, что погорячился, тут же, прокашливаясь, извинился.
— Письмо Амундсена, — примирительно объяснил полковник флота, — всего лишь обычная подстраховка, к которой неминуемо прибег бы любой полярник, узнавший, что вслед за ним движется еще одна экспедиция.
— Именно так я и понял, сэр, — с поспешностью подтвердил ротмистр.
8
Усевшись в палатке, Скотт тут же сочинил послание ко всем, кто может оказаться в ней после их экспедиции. В нем капитан перечислил состав группы и сообщил, когда именно она достигла полюса. После этого Бауэрс вновь сфотографировал палатку, а доктор Уилсон сделал набросок рисунка.
Оставив записку там же, где находилась записка Амундсена, Скотт вместе со всеми осмотрел содержимое кожаных мешков, в которых каждый из группы мог подобрать себе запасные носки или рукавицы.
Понятно, что в сложной ситуации любая из этих вещиц могла бы спасти полярнику жизнь, но капитан не мог избавиться от ощущения, что в благородной жертвенности норвежцев заложено
— Что ж, по пути к полюсу могло случиться всякое, — задумчиво произнес начальник экспедиции, завершая осмотр норвежской «посылки». — И в определенных условиях нам пришлось бы искренне благодарить Амундсена за его спасительную щедрость.
— Хотя понятно, что таким образом скандинав всего лишь избавлялся от лишнего груза, — проворчал неугомонный Отс.
— Не думаю, чтобы все выглядело именно так — «избавлялся от лишнего груза», — возразил Уилсон. — Тем более что никто не принуждает нас пользоваться щедростью Норвежца.
И лишь Генри Бауэрс отреагировал так, как и обязан был отреагировать всякий уважающий себя каптенармус. Исходя из принципа: «Береженого и Бог бережет», он на всякий случай положил в рюкзак секстант английского производства, а каждому из спутников посоветовал подобрать себе запасные рукавицы и носки, показав при этом личный пример.
Завтракали они тоже в палатке норвежцев, придерживаясь «заговора молчания». Ни оживленности в скупых словах, ни радости во взорах. Вообще само их поведение напоминало пир побежденных на могильнике собственных надежд. И все же прощание с полярным лагерем норвежцев превратилось в своеобразный ритуал: как-никак палатка на полюсе оставалась не только единственным свидетельством былого присутствия здесь человека, но своеобразным мемориальным знаком всем им, полярным первопроходцам.
— Жаль, что мы так и не встретились с норвежцами, — с грустью проговорил Бауэрс, когда начальник экспедиции приказал готовиться к выступлению.
— Зачем? — иронично поинтересовался ротмистр Отс. — Чтобы оказаться гостями в их лагере и пережить еще большее унижение?
— Встреча на полюсе экспедиций двух стран, встреча двух известных полярников… — само по себе событие неординарное, достойно передовиц всех газет мира.
— Встретиться, чтобы потом долго выяснять, кому принадлежат лавры первооткрывателей? Нет уж, увольте. Представляю себе, какой спринтерской была бы гонка к полюсу, если бы мы заметили друг друга хотя бы в районе черного флага Норвежца. Сколько сил и пота было бы растрачено во имя престижа.
— Мы так обрадовались бы друг другу, сэр, — мечтательно возразил лейтенант, — что вряд ли задумывались бы над нюансами престижа.
Скотт давно обратил внимание, что «континентальная ностальгия» донимает лейтенанта сильнее, чем кого бы то ни было другого.
К тому же он больше других тяготился замкнутостью круга своих спутников и неотвратимостью их компании. Сорокатрехлетний капитан, имевший за плечами опыт нескольких экспедиций, готов бы списать это на молодость Бауэрса, хотя тут же признавал, что эта же молодость не мешает ему оставаться предельно исполнительным и вежливым, а значит, уживчивым.