Полюс капитана Скотта

Сушинский Богдан Иванович

Время от времени сквозь эту светло-серую, с пепельным налетом, пелену прямо над ними проявлялось солнце. Однако, не прибавляя ни тепла, ни света, оно заряжало мириады кристалликов каким-то странным, убийственным для зрения полярников блеском, от которого, как и от самого светила, людям хотелось как можно скорее избавиться. Все они в той или иной мере страдали «полярной слепотой», при которой солнечный свет порождал в глазах странников некую синеватую темноту; а сами лучи раздражали их, заставляли слезиться и вызывали режущую, песочную боль.

Санная нагрузка была теперь относительно

легкой, к тому же попутный ветер наполнял парус их полярной «ладьи», и тем не менее двигаться становилось все труднее и труднее. Дело в том, что между снежным настом и полозьями санок пролегал слой все той же кристаллической массы, который лишал полозья способности скользить. Порой создавалось впечатление, что они тащат свои сани не по снегу, а по каменистой пустыне. И даже то, что полярники старались идти по своему старому, трехдневной давности, следу, уже не спасало их. Тут и там эти следы были засыпаны снегом и на них образовывались плотные угловатые заструги.

— Странно, — возмущался Бауэрс, в очередной раз внимательно осматривая пространство впереди себя, — мы теряем свои следы уже на четвертый-пятый день, в то время как следы норвежцев сохранились даже спустя месяц после их визита на полюс.

Скотт и сам задумывался над этой странностью, и хотя объяснялась она особенностями погоды, ответ Отса показался ему вполне приемлемым:

— Кажется, мы с вами, лейтенант, купили билеты на судно не того класса, которое достойно нас. Вот Антарктида и принимает нас, как незваных гостей или нищих родственников. Отсюда и все наши беды.

«Что значит: „Не того класса“?! — мысленно возмутился полковник флота. — Что этот драгунишко позволяет себе?!» Однако высказать свое возмущение вслух так и не решился.

— Ну, пока что ничего особого не произошло, — возразил вместо него Бауэрс.

— Произошло, штурман, произошло, — решительно настоял на своем Отс. — Жаль только, что вы не способны понять это.

Он шел без лыж, и капитану не раз казалось, что этот рыжий худенький коротышка вот-вот устанет семенить своими коротенькими ножками и выбьется из сил. «Плохо было бы нам без лыж, — записал он недавно в своем дневнике, — хотя Бауэрс и без них умудряется пробираться сквозь мягкий снег, не очень-то напрягая свои коротенькие ножки».

Держался лейтенант по-прежнему в первой паре, между Скоттом и Уилсоном, только чуть позади. Но как только группа оказывалась в низине и устраивала себе передышку, этот неутомимый, почти подросткового вида человечек оставлял свои лямки и бросался к ближайшей возвышенности, чтобы оттуда осмотреть пространство, оценить обстановку, обнаружить очередной гурий, а главное, определить маршруты подъема и спуска.

Во время каждого из этих разведывательных рейдов Бауэрс терял силы и время, которое другие использовали для отдыха. И хотя Скотт все чаще запрещал ему прибегать к подобным вылазкам, каждое донесение лейтенанта помогало ему сориентироваться: ставить парус или не следует, надевать лыжи или какое-то время лучше обойтись без них?…

«Маленький Бауэрс — чудо природы, — восхищался его выносливостью и незаменимостью Скотт, прежде чем перевести из вспомогательной партии в основную,

полюсную. — Он во всем находит наслаждение… Кроме заведования припасами, он ведет самый тщательный и последовательный метеорологический журнал, а теперь еще и взял на себя обязанности фотографа, а также принялся вести астрономические наблюдения. Он не уклоняется ни от какой работы. Его трудно заманить в палатку; о холоде он словно бы забывает и, лежа в своем мешке, пишет или обрабатывает наблюдения, когда другие давно спят».

Провизия была на исходе, когда они наконец увидели на небольшой возвышенности два гурия, поставленных метрах в трех друг от друга, а между ними — небольшое иглу.

— Впереди «Южный склад»! — возвестил своих спутников глазастый Бауэрс. — Хорошо, что мы сразу же обнаружили его, иначе послезавтра уже остались бы без ужина.

Этот был тот последний склад, благодаря которому они разгрузили сани перед броском на полюс. Перед выходом к полюсу Скотт чуть было не вернулся к нему. Он не знал, какая погода ждала их на полюсе, и решил, что слишком опрометчиво было оставлять продукты, уходя в эту мистическую неизвестность, в которой мороз, по представлениям все того же Шеклтона, способен достигать шестидесяти градусов; где могли царить седые дымчатые туманы и непрерывно дуть штормовые ветры. Вот и возникал вопрос: что произошло бы, если бы в районе полюса пришлось задержаться хотя бы на двое-трое суток?

В фантазиях всех, с кем Скотту приходилось общаться, эта местность и в самом деле должна была таить в себе нечто мистическое, представая в виде такой же заоблачной вершины, какими представали перед альпинистами вершины Джомолунгмы или Килиманджаро. Теперь же он ужасался тому, какое разочарование вызовут у многих его рассказы и фотографии Бауэрса, из которых станет ясно, что на самом деле вершина планеты представляет собой заунывную снежную равнину, вообще ничем не примечательную, которую можно было пройти, даже не догадываясь о том, куда именно тебя занесло.

— На сколько дней заложено в этом нашем лагере провианта? — поинтересовался он у Бауэрса.

— На четыре дня. И до следующего лагеря — порядка пятидесяти пяти миль, которые мы должны пройти максимум за семь суток.

— Как считаете, лейтенант, дойдем? — вполголоса спросил Скотт, чтобы не привлекать внимания остальных полярных странников.

— Если продержится такая же погода, как сейчас. Хотя бы такая же, поскольку лучшие времена антарктического лета мы уже потеряли.

— Почему «потеряли»? — рассудительно возразил капитан. — Мы его использовали для экспедиции на полюс, для обширных исследований.

— Возможно, я неточно выразился. Но, судя по всему, Амундсен уже довел свой отряд до базы «Франхейм».

— Вряд ли, — процедил Скотт, удивляясь тому, что Бауэрс решился заговорить об Амундсене.

Лейтенант ведь прекрасно знал, что каждое упоминание об успехе Норвежца воспринималось начальником экспедиции как упрек.

Как-то само собой случилось так, что после снятия «пиратского» флага Амундсена, о его экспедиции никто речи не заводил, словно на эту тему было наложено табу. Хотя капитан вроде бы и не требовал этого.