Помни имя свое
Шрифт:
Все это походило на костюмированное представление, устроенное сумасшедшим, которому захотелось в тюрьму. Вот только оно, почему-то не кончалось…
— Пошли. Нам сюда. Перекусим… — сказал прадед.
Они зашли в квадрантное, не меньше двух этажей здание, отодвинув в сторону массивную, дубовую дверь — она была такой тяжелой, что взрослый мужчина мог открыть ее с трудом. За дверью — оказалось что-то вроде места для осмотра и чистки оружия — длинные столы и на них чего только не было. В основном — оружие второй мировой войны, в том числе и такое, какого лейтенант никогда не видел.
— Положи оружие сюда — велел прадед — оно никуда не денется. Как настанет твой через — возьмешь.
— Мой черед?
— Потом объясню. Делай, что тебе говорят.
Лейтенант оставил и пулемет, и китайский автомат. Помещение было освещено плохо, масляными лампами и факелами.
— Надо что-то придумать с освещением — ворчливо сказал прадед — этим уже ты займешься. Надоело. Скоро я буду видеть не хуже летучей мыши. Пошли.
Какое-то время — не меньше десяти минут — они шли по каким-то коридорам, освещенным лампами и факелами. Подрагивающий красноватый свет плясал на стенах, высвечивая шероховатую поверхность и грубые стыки плит.
Потом — они пришли в какой-то зал — тот тоже освещался масляными лампами, но потолок тонул во мраке: высота зала была не меньше десяти метров. Через весь зал — шел грубый, сколоченный и толстенных досок стол на котором, на грубых подставках (видимо у них тут это вместо тарелок) было разложено еще дымящееся, поджаренное на костре мясо с зеленью. Стояли и бутылки, старомодные, темного стекла…
— Проголодался? Ха-ха… — сказал прадед — садись и ешь. Потом поговорим…
С одной стороны стола — сидели его подчиненные, глотая слюни — они не осмелились есть без командира. С другой стороны — сидели… господи, сплошные вермахтовцы и ССовцы. Из них — лейтенант узнал похожего на медведя здоровяка с обезображенным шрамом лицом. Оберштурмбанфюрер СС Отто Скорцени, один из самых опасных диверсантов в истории. Еще одного он не знал, но догадался, кто это — по Рыцарскому кресту с дубовыми листьями, мечами и бриллиантами — эта награда была вручена только одному человеку за всю историю рейха. Оберст люфтваффе Ганс Ульрих Рудель, уничтоживший больше двух тысяч советских транспортных средств и танков, потопивший линкор Марат.
Лейтенант испугался. Он понял, что это сон, и он вот-вот проснется. И если кто-то узнает, что ему снилось такое… его просто вышвырнут из Бундесвера. А может — направят к психиатру.
Рудель заметил взгляд лейтенанта и одобрительно кивнул ему. Лейтенант смущенно отвел глаза, садясь рядом со своими солдатами.
Мясо пахло одурительно, оно было настоящим — не то, что продается в супермаркетах, замороженное, от напичканной антибиотиками коровы. Лейтенант отрезал грубым ножом кусочек, наколол его двузубой вилкой и опасливо отправил в рот. Настоящее мясо, сочное — сок аж брызжет.
Увидев, что с лейтенантом все в порядке — на мясо накинулись и его солдаты…
Насытившись: пища была простой и вкусной: мясо, зелень, краюхи грубого хлеба и молодое, легкое, красное вино — они переместились в соседний зал, точно такой же, только стола не было. Осмелев, его солдаты, сбившись в группу, рассказывали офицерам третьего рейха все, что происходило в Германии, говорили громко — и лейтенанту не нравилось то, что они говорили. За такие разговоры в казарме — тоже могли вышибить из Бундесвера… да даже и за меньшее. Вермахтовцы качали головами и громко возмущались, никого не опасаясь. Особенный взрыв возмущения вызвало то, что Der pederaste не только не преследуются гестапо, но и допущены к общественной жизни, более того — преподают в школах вместо того, чтобы сидеть в концентрационных лагерях. Сообщение о том, что они сейчас воюют в Афганистане с моджахедами и китайцами вызвало гомерический хохот, хотя, по мнению лейтенанта — смешного в этом ничего не было.
— Так ты… получается, живой? — спросил лейтенант у своего прадеда — ты же погиб в Берлине в мае сорок пятого. Тебя похоронили…
— Погиб, погиб… — проворчал прадед — чертовы русские. И я и Ганс попали в этого ублюдка, но он даже с двумя пулями в груди, считай, мертвый, развернул пулемет. Никогда бы не поверил, если бы не увидел собственными глазами.
— СССР больше нет, ты знаешь?
— Знаю… Если честно, меня это не слишком то радует. Они чертовы сукины дети, но так не должно было быть. Хотя… из-за этого много русских отсюда выбралось, нам даже поговорить не с кем сейчас. Видишь, как мои товарищи рады твоим солдатам? Травить байки про старое надоело, хочется послушать чего-то новое…
— Тут и русские есть?
— А как же. Есть, конечно. Тут недалеко. Правда, им проще. Как в Афганистане началось — так там почти вся старая гвардия — сменилась. Ты ведь тоже из Афганистана?
— Да.
Прадед покачал головой.
— Что же это за страна то такая. Бессмертные, не иначе. Ладно, разберемся…
— Плохая страна. Там все нас ненавидят. Готовы убить. Даже дети. Ублюдок берет пояс, кладет туда взрывчатку, пару килограммов гвоздей, детонатор, обвязывает этим себя и идет к посту.
— Зачем идет? — подозрительно спросил прадед.
— Чтобы подорваться. Он прикидывается мирным, а потом подрывается.
— А что у вас — нет снайперов?
— Как нет, есть. Но мы не имеем право открывать огонь до тех пор, пока эти ублюдки не стали стрелять в нас. Есть правила применения оружия, за их несоблюдение можно попасть в тюрьму. А что делать, если враждебным действием — становится подрыв пояса шахида, а?
Оберст-лейтенант оглушительно захохотал.
— Ганс, ты слышал — крикнул он на весь зал — им нельзя стрелять, пока эти недочеловеки не станут стрелять в них. Нет, ты это слышал?
Один из офицеров — махнул рукой и вернулся к разговору.
— Ганс тоже любит поговорить, это у него не отнять.
— Нельзя говорить такие слова — решился лейтенант.
— Какие?
— Недочеловек, например. Это оскорбительно и не имеет отношения к реальности.
— А как же я должен называть этих ваших… — сказал прадед — знаешь, когда фюреру донесли, что красные на фронте, как только их подбивают, идут на таран и погибают сами при этом, и предложили готовить так и наших пилотов — знаешь, что ответил фюрер? Что такая смерть — это не подлинная храбрость, это удел недочеловека. У каждого воина Рейха до самого конца есть выбор, и какое решение он примет — это только его решение. Но готовиться разменивать жизнь одного солдата Рейха даже на сотню недочеловеков — нет, такого не будет, пока он фюрер. А ты мне говоришь какую-то ерунду, недостойную твоего подвига…
Лейтенант приготовился было возразить — но тут увидел идущего к ним человека. Человек был в старой, выцветшей простой гимнастерке, он шел к ним и смотрел на них. Ростом он был выше деда и форма его — явно не было немецкой.
— Дедушка…
Оберст-лейтенант обернулся и увидел идущего к ним человека.
— Чертов сукин сын… Пронюхал все таки. Подожди… я сейчас.
Они отошли в сторону, к колонне, заговорили — по отголоскам лейтенант понял, что по-немецки. Говорили недолго, пару раз неизвестный посмотрел в его сторону, вроде как с уважением. Закончилось все тем, что они обнялись — и человек пошел к большой группе ССовцев, вермахтовцев и его солдат. От нее отделился еще один человек в форме гауптмана верхмахта, они отошли и тоже стали о чем-то разговаривать.