Помолвка мсье Гира
Шрифт:
— Вы меня не забыли?
Нет! Служащий знаком показал, что нет, не забыл, и подошел к молодой женщине, пришедшей последней.
— Это вы хотели видеть мсье Годэ? Будьте любезны, пройдите со мной.
Мсье Гир с важным видом мерил шагами зал ожидания, держа портфель под мышкой, останавливаясь иногда, чтобы рассмотреть фотографии полицейских, погибших за родину. Наконец служащий снова появился, дернул подбородком в его сторону и пошел по коридору, не оборачиваясь, чтобы узнать, идут ли за ним. Он открыл какую-то дверь и пропустил мсье Гира. Человек, сидевший за столом красного дерева склонившись над бумагами, произнес, даже не подняв головы:
— Закройте дверь. Садитесь.
И продолжал подписывать бумаги, а мсье Гир, с портфелем на коленях, в последний раз попытался горделиво выпятить грудь.
— Что вам нужно?
— Меня вызывают на завтра.
— Знаю. Дальше что?
Он все подписывал бумаги, ни разу не подняв глаз на посетителя, даже не зная, по-видимому, что тот собой представляет.
— Я вот решил, что лучше всего прийти, поговорить откровенно, начистоту…
Комиссар бросил на него мгновенный равнодушный взгляд с какой-то едва заметной долей удивления.
— С повинной пришли? — спросил он обыденным голосом и снова взялся за бумаги.
Мсье Гир сделал нечеловеческое усилие и весьма уверенно заговорил:
— Я пришел сюда по собственному желанию, чтобы поговорить с вами как мужчина с мужчиной, и даю вам честное слово как мужчина мужчине, что я невиновен и никогда не видел женщины, которую нашли убитой. Мы понапрасну тратим время — и вы, и я. Вот уже три дня, как ваши инспекторы следят за мной, шарят в моих ящиках и…
— Минутку!
Комиссар поднял голову, но по глазам его было видно, что он еще поглощен своей работой.
— Вы хотите, чтобы вас сегодня начали допрашивать?
— Я говорил, что…
— В таком случае вы настаиваете на присутствии адвоката?
— Но поскольку я невиновен и как раз хочу вам объяснить…
Комиссар нажал на кнопку звонка. Мсье Гир открыл было рот, но тот знаком велел ему молчать. Дверь открылась.
— Войдите, Лами. Садитесь и записывайте. Стол был завален бумагами, и комиссар время от времени брал одну из них в руки как бы наугад, внимательно читал ее, в то же время разговаривая.
— Скажите, мсье Гир, что вы делали в ту ночь, когда было совершено преступление?
— Я был у себя дома, как каждый вечер. Я лег спать и…
— Вы можете это доказать?
— Консьержка вам скажет.
— А она как раз утверждает, что вы вернулись домой в семь часов десять минут, как всегда, но потом, очевидно, куда-то еще ходили, потому что, придя ночью, просили ее открыть вам дверь.
— Этого не может быть! Мсье Гир все еще улыбался.
— Мне и идти-то было некуда. А уж убить женщину… Он с тревогой взглянул на молодого человека, который усердно писал.
— Стало быть, никто не может подтвердить, что вы были дома?
— То есть… Нет!
Он уже терялся, лицо его внезапно окрасилось багровым румянцем, и он воскликнул:
— Я хочу быть откровенным до конца! Я ведь для того и пришел. Я не убивал. Я знаю, кто убийца, но не могу этого сказать. Вы понимаете мое положение? Как мужчина мужчине, я хотел…
— Не будем усложнять дело, мсье Гир. Кстати, ваша фамилия вовсе не Гир. — Он взялся за какую-то бумагу. — Ваша фамилия Гирович.
— Гирович, он же Гир. Уже у моего отца фамилия была Гир.
— Он был поляк, как я вижу. Родился в Вильно.
— Русский. Русский еврей. В то время Вильно принадлежало России.
Уже было покончено со смелостью, с разговором мужчины с мужчиной. Теперь он отвечал на вопросы с испуганным смирением школьника, вызванного к доске.
— Так вот, мсье Гир, вы сейчас заговорили о честном слове, но мною прежде всего установлено, что ваш отец, державший портновскую мастерскую на улице Фран-Буржуа, оказался в свое время банкротом. Вы родились на улице Фран-Буржуа, так ведь? Ваша матушка по происхождению была…
— …армянка.
Все выглядело как-то не правдоподобно именно потому, что было чистейшей правдой! Мсье Гир мучился невозможностью это объяснить.
— По сведениям, полученным при рассмотрении конторских книг вашего уважаемого папаши, стало известно, что он, помимо ремесла портного, занимался время от времени ростовщичеством?
Как опишешь эту лавочку на улице Фран-Буржуа, где пахнет сукном и портновскими мелками, и единственную комнату позади нее, где надо жить целый день при свете газового рожка, а папаша Гир, такой старательный, такой достойный, пытается тщательно соблюдать все обряды иудейской религии? Если он не был французом, то и русским он тоже не был. Говорил он только на идиш, и толстая армянка-мамаша, желтая, как айва, не очень-то его понимала.
Банкротство? Ростовщичество? Да старику Гиру и раз в год-то не случалось кроить костюм из новой ткани. Он перелицовывал старые вещи. Он шил детские костюмчики из старых отцовских брюк. И иногда ему платили за работу ломбардными квитанциями.
В последние годы мать уже совсем не могла двигаться, так раздулось все ее тело, и каждый вечер юный Гир с отцом переносили ее в кровать на руках.
— Уверяю вас, господин комиссар…
— Минутку. Вы родились во Франции. Следовательно, вы француз. Но вы были освобождены от военной службы по причине сердечной недостаточности.
Комиссар мгновенным взглядом как бы определил ширину его плеч, объем груди и жирную мягкость тканей.
— Вы были тогда больны?
— Не то чтобы болен, но…
— Что вы делали после разорения и смерти вашего отца?
Комиссар, казалось, скучал и перебирал на столе бумаги, читая их, пока мсье Гир отвечал.
— Я работал продавцом в магазине готового платья на улице Сент-Антуан.
— Зазывалой, точнее сказать. Приставали к прохожим. Хватали их за полу и уговаривали зайти в магазин. Может быть, объясните, почему вы бросили это, в общем, приличное ремесло?