Понедельник - день тяжелый. Вопросов больше нет (сборник)
Шрифт:
Шаповалов считал деньги. Соседи — старик Мурзаков и старший сын Мочаловых Андрей — внимательно наблюдали, как милиционер проверял каждую пачку. Когда отсчитал первый миллион, Мурзаков, вздохнув, громко сказал:
— Прорва!
Марья Павловна сидела на табуретке, тупо уставившись в одну точку. Зойка ничком лежала на кровати, беззвучно плакала. Вася пристроился у нее в ногах, изредка наклонялся и говорил:
— Ну, будет тебе, Зойка, будет!..
Столяров, все делавший серьезно, с неизменной вежливостью, один раз все же, не выдержав, пошутил:
— Ты,
Все было закончено в два часа ночи. Когда Шаповалов объявил результат — два миллиона сорок шесть тысяч пятьсот рублей, даже Зойка оторвалась от подушки.
Старик Мурзаков уважительно сказал:
— Пароход!
Андрей Мочалов, подписывая протокол, поделился со Столяровым:
— А мы на той неделе ему из кассы взаимопомощи четыреста рублей еле наскребли. На ремонт дома просил…
Столяров иронически усмехнулся, но ничего не сказал. Не положено говорить лишнее.
— Хозяюшка. Мешочка не найдется? Чемоданчика?
Марья Павловна, двигаясь медленно, как в воде, принесла из чулана мешок.
Столяров кидал пачки. Христофоров посмотрел на стол, Осталось пачек десять. Столяров все кидал и кидал. Ушла в мешок последняя пачка. Ушло в мешок все — дача между Гаграми и Сухуми, с двумя верандами, с цитрусовым садом, с видом на голубое море, с жильцами на весь летний сезон…
— Пошли, гражданин Христофоров!
Юрий Андреевич поднялся. Левая щека у него дергалась.
— Позвольте до ветру, — хрипло спросил он.
— Пройдите, только не задерживайтесь. Шаповалов, проводи. Граждане понятые, вы свободны.
Но никто не ушел. Все сидели молча. Прошло минут пять. Столяров крикнул:
— Шаповалов! Поторопи…
Шаповалов постучал. Через секунду он вбежал в комнату:
— Товарищ лейтенант! Скорее…
Христофоров висел на шнурке от детских прыгалок. Они со времен Зойкиного детства болтались в коридоре на крюке. Сначала Марья Павловна держала их там как устрашающее средство от шалостей дочери, а потом о них просто забыли. И вот, пожалуйста! Юрий Андреевич схватил прыгалки в полутемном коридоре незаметно для милиционера.
Столяров крикнул Шаповалову: «Держи!» — и молниеносно перерезал шнур. Они вытащили Христофорова во двор, и лейтенант начал делать ему искусственное дыхание. Голова у Юрия Андреевича беспомощно моталась.
Старик Мурзаков попытался было давать советы, но лейтенант действовал как заправский санитар.
— Шаповалов! Доктора…
Прибежала врач Генриэтта Давыдовна, проживавшая по соседству. Она прослушала Христофорова и констатировала:
— К сожалению, медицина тут бессильна. Я думаю, что причина смерти не удушье. Сдало сердце еще до того, как он повис. Возможно, не так, вскрытие покажет точнее.
И совсем некстати спросила мокрого от бесполезных усилий, расстроенного лейтенанта:
— У покойного были причины волноваться?
— Были! — ответил Столяров, застегивая китель.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ,
в которой все встает на свои места
Что бы случилось с человеком,
Конечно, потом он бы, как и мы, грешные, ко всему привык: к последним известиям по радио, к совещаниям в Союзе композиторов, к субботним программам телевизионных передач. Он мог бы даже вместе с нами удивляться своевременному выходу толстых журналов и радушной улыбке делопроизводителя из ЖЭКа. А кое-что он нашел бы и свое, давнишнее. Он бы не поразился, если бы к его уху прилипли чужие, мокрые губы и прошептали: «Слышали? Ах, не слыхали? Тогда слушайте… У Ивана Ивановича опять неприятности».
Удивительно живуче племя разносчиков неприятных слухов. Во времена Бориса Годунова они с удовольствием распространяли вести о комете, при Алексее Михайловиче — о недостатке соли, при Петре Первом — о народившемся антихристе. Это они, слухачи, помогали Дантесу, отравляли жизнь Лермонтову, сочиняли небылицы про Толстого.
В наше время слухачи любят, просто обожают разносить сообщения о мнимых смертях известных артистов, о столь же мнимых миллионных состояниях писателей, о несуществующих законопроектах, о несостоявшихся перемещениях на службе, — о многом, что на короткий миг, до первой проверки, может порадовать сердце обывателя.
У слухачей много «самых достоверных источников», много разных агентов: ОГГ — одна гражданка говорила; ЭНС— это не спроста; ЯСВ — я сам видел, — всех не перечесть. В основе информации этих агентств лежит воображение, попытка выдать желаемое за действительное, реже факт, чаще фактик, приправленный буйной фантазией.
Постепенно фактик теряется, отходит в сторону — остается плотная, трудно прошибаемая масса догадок, предположений, пересудов.
Лучшим ударом по такой «самой последней новости» было бы краткое, в три строчки, сообщение в местной печати, по местному радио. Но это у нас как-то не принято, ложный стыд оказывается сильнее благоразумия.
Агентство ОГГ учреждено почти в каждом населенном пункте. Штаты его нигде не регистрированы, должностные оклады отсутствуют, вся работа идет на общественных началах.
Есть такое отделение и в Краюхе. И если бы Кузьма Егорович Стряпков в понедельник не поднялся чуть свет и не заторопился в горпромсовет, то первые сведения о ночных происшествиях он получил бы от племянницы Капы.
Но Капа еще не успела сходить на базар, она спала сном младенца и не слышала, как Стряпков гремел на кухне посудой. Только когда щелкнул замок у наружной двери, племянница чуть приоткрыла глаза, глянула на часы и, не поняв, куда в такую рань мог уйти дядя, перевернулась на другой бок.