Пониматель
Шрифт:
Проходим внутрь. Пожимаем руку отцу. Старик - молодец, держится прямо, рука твердая.
Идем по узкому проходу между гробом и сидящими у стены женщинами. Толина мать уже не плачет - хрипит. Галя сидит в изголовье, молчит. Редактор наклоняется к ней, что-то убежденно говорит.
Я смотрю на Толю. Он мало изменился, только лицо стало упрямым, непреклонным. Возле рук, на саване, лежит газета с некрологом. Я ловлю себя на желании сообщить кому-нибудь, ну хотя бы стоявшему в дверях подполковнику о своем авторстве.
Редактор поправляет
Выходим на площадку, как по команде, достаем сигареты.
Утро. С неба сыплет снежок, первый в этом году. Мы собираемся у Толиного подъезда.
Толю будут хоронить в М. Там родовое кладбище Ножкиных. Через два часа вереница машин пристроится в кильватер автобусу с траурными полосами по бокам. Сорок километров до М.
– последний путь Толи.
Нас пока немного, остальные подойдут к выносу.
– Давайте наверх, - говорит Амиран.
– Может быть, надо помочь.
Но в квартире полно людей. Наша помощь не требуется.
На тумбочке в прихожей раскрытый альбом. Перелистываю его. Толя малыш в ползунках. Толя - пионер. Толя - солдат. Толя с матерью. Толя с женой. Толя с дочкой. Толя...
!!!
Здесь говорят только шепотом, мой вскрик вызывает переполох. Из комнаты, где лежит Толя, выходит Галя. У нее красивое, слепленное с иконы лицо и уродливые, толстые, как тумбы, ноги.
На фотографии рядом с Толей сидит, положив ему руку на плечо...
– Это Игорь, - говорит Галя.
– Мы вместе жили в коммуналке.
– Они дружили?
– спрашиваю я.
– Если это можно назвать дружбой... Толя ни с кем не сходился близко. Они часто спорили, Толя горячился, выходил из себя, а Игорь посмеивался, будто специально заводил его. Иногда он откровенно издевался над Толей, но Толя ничего не хотел замечать. А от меня отмахивался: дескать, Игорь сам не понимает, какой он несчастный человек. Как-то я не выдержала и сказала Игорю, чтобы он больше не приходил. Толя, узнав об этом, неделю со мной не разговаривал и тогда же вклеил в альбом эту фотографию. Кто Толю знает... знал, этому не удивится. Ты знаком с Игорем?
– Да, случайно.
– За несколько дней до...
– она осекается, боясь назвать то, что уже свершилось.
– Сидим ужинаем, и Толя вдруг без всякой связи говорит: "Если тебе встретится Игорь, перейди на другую сторону улицы". И все. Вопросы задавать ему было бесполезно.
– Она поправляет черную косынку.
– А назавтра после этого Игорь неожиданно пришел сюда. Он вел себя странно, говорил, что Толе не простят какую-то статью, что в тресте, за который Толя взялся, сидит мафия, просил меня повлиять на Толю. И я, дура, когда Толя пришел с работы... Он разнервничался, раскричался. В последние дни он все время раздражался, меня совсем не слушал, а чуть что, сразу кулаком по столу и кричит, кричит на меня, а перед собой будто кого другого видит...
На фотографии рядом с Толей сидит, положив ему руку на плечо, Сын героя.
Пауза затягивается.
– Ты мне се покажешь?
– спрашивает Галя.
– Кого ее?
– Ту, что он... Словом, я все знаю... Игорь... Ты не бойся, я только посмотрю...
(Той ночью Ира сказала мне: "А ведь Толя когда-то делал мне предложение".
– "А ты?" - "А я испугалась. Он жил слишком сложно, будто две жизни прожить собирался".
– "Испугалась - значит любила?.." Ира не ответила, она вздохнула и спрятала глаза на моем плече...)
– Покажу, - говорю я.
– Спасибо. Я пойду, мне надо быть с ним. Ты стань в дверях, кивни, если она придет.
– Хорошо.
Галя возвращается в комнату.
И почти сразу по нервам бьет музыка. Кто-то включил магнитофон.
Моцарт, "Реквием". Скоро вынос.
А мне вспоминается поездка в М.
– командировка из тех, что "письмо позвало в дорогу". "Давай съезжу", - сказал я Олегу (редактор был в отпуске, и в редакции царила казацкая вольница), когда Ножкин, выудив это письмо из почты, явился ко мне. "Я бы и сам, - горячился он, - но я вроде как лицо заинтересованное..."
В письме шла речь о памятнике, поставленном в М. не пришедшим с войны односельчанам. (Толя, помню, показывал фотографию: стела с именами, Вечный огонь; там, на стеле, четверо Ножкиных увековечено.) Вскоре после открытия памятника сменился директор местного совхоза. Он начал с возведения нового здания дирекции, естественно, в центре села. Во время строительства газовую магистраль перенесли в сторону, и памятник остался без Вечного огня. "Нет труб", - сказал директор пришедшей к нему депутации.
И вот я поехал. Выхожу из автобуса и вижу... Ножкина! Чудеса в решете!
– А я, - говорит он, - взял три дня без содержания. Старикам моим крышу надо помочь залатать.
Вместе идем к дирекции. Проходим мимо памятника. В чаше Вечного огня стаканчик из-под мороженого.
– Нет труб, - разводит руками директор.
– Нет, и все тут!
Он собирается в город на совещание, требует от своего экономиста какую-то справку, ему не до нас. Он непробиваемо уверен в себе, мои слова отскакивают от него, как дождинки от камня.
– Я уезжаю, - говорит он.
– Буду через два дня. Приезжайте, поговорим. Сейчас нет времени.
Я теряюсь. И применяю прием не самый чистый с точки зрения журналистской этики.
– Я напишу про вас. И ославлю вас, как только смогу.
– Пишите, - улыбается директор, - а я прочту и исправлюсь. Но... вы не будете писать. Хотите, довезу до города?
Он почти не ошибся. Прибывший из санаторных краев редактор - ему позвонило высокое сельскохозяйственное начальство - зарубил мой материал на корню.