Пониматель
Шрифт:
И мы засыпаем могилу.
Прощай, Толя! Я не стесняюсь слез.
Обратно возвращаемся в "рафике". Пониматель сидит впереди, рядом с шофером. Вдруг кричит:
– Стой! Стой!
Выпрыгивает наружу и бежит, скользя по обочине. Останавливается, поднимает что-то. Я догадываюсь: венок.
Шурик говорит, ни к кому не обращаясь:
– У меня деньги на книжке, от отца алименты. Мать гордая была, ни копейки не истратила. Что, если я их Гале? Будет девчонке приданое, разве плохо?
– Не возьмет, - откликается Амиран.
–
– И уговорю. А своим детям успею еще заработать.
– Ты детей заимей сначала, - говорит Валерия.
– Дурное дело - не хитрое. Ира, перестань плакать. Толя бы не одобрил. Давай поженимся и детей разведем. Жизнь-то не окончилась.
Шурику, большому ребенку разношерстной редакционной семьи, все сходит с рук. Шурик - он и есть Шурик.
А Пониматель срывает с венка ленту, аккуратно скатывает ее и кладет в карман, а венок швыряет что есть силы. И катится венок, бренча, - я не слышу, но мне так кажется; почему-то я вдруг думаю, что он жестяной, - и катится венок, бренча, по каменистому склону.
На въезде в город догоняем машину редактора. Ее тащит на тросе мусоровоз. Редактор и Сын героя о чем-то мирно беседуют.
– Странно, что шеф не пересел в головную машину. Начальство все-таки...
– комментирует Шурик.
– И такая мразь топчет землю!..
– думаю я о Сыне героя.
Пониматель поворачивается ко мне.
– Побереги эмоции, - говорит он, не раскрывая рта.
– Сына героя можно пожалеть: он умрет в колонии, забытый всеми. Статья, которую ты напишешь, сыграет в этом не последнюю роль. После нее все и закрутится. Его арестуют за хищение соцсобственности.
– И что, он много украл?
– Он - немного. Но его хозяева выкачали из своего треста столько, что каждой музе можно построить по дворцу.
– Зачем Сын героя приходил к Гале?
– Нервы не выдержали, да и напакостить очень хотелось. Живя в одной квартире с Ножкиными, он видел однажды, как Ира утром уходила от Толи. Галя ездила к матери.
– Вот как...
– Толя считал себя виноватым перед Ирой, но виноват он был только перед самим собой. Он любил Иру до последнего дня.
– А она?
– Не знаю. Она и сама не знала.
– Толя никогда бы не бросил больную жену. И дочь, не забывай про дочь! Дочь была для него главным в жизни!
– В том-то и дело! Ира вышла замуж, уехала, и Толя поверил, что, женившись, сумеет забыть ее. А вышло наоборот: Ира скоро вернулась, и он оказался в цугцванге, любой выход заканчивался для него тупиком. Он был силен честностью и оттого - беззащитен. Сын героя знал это лучше всех.
– Сын героя - мерзавец! Его конец справедлив!
– Это страшный конец. На его могиле не будет даже фамилии, только инвентарный номер. Он считал, что живет ради сына. Сын не приедет его хоронить.
– За что боролся, на то и напоролся. Яблочко от яблони...
– Ты ошибаешься. Его сын разыщет очевидцев гибели деда и напишет книгу о нем. Это будет честная
– Ладно, похерю. И от редактора отобьюсь, он давно его жаждет прочесть.
– Отбиваться не придется. После вчерашнего разговора с тобой редактор написал заявление об уходе на пенсию. Не будь к нему так суров. Он несчастный, давно потерявший себя человек. Его один раз напугали в тридцать седьмом, когда забрали отца, и ему хватило. Он прожил мучительно-бесполезную жизнь. Толя простил бы его...
– Кто-то не должен прощать, чтобы такие, как Толя, оставались жить. За все надо платить.
– И все-таки Толя простил бы...
– Вряд ли. Но, возможно, _п_о_н_я_л_ бы.
– Мне нравится, как ты думаешь, но _п_о_н_и_м_а_т_ь_ ты будешь иначе, чем я. Ты жестче.
– Нет. Но время мое - другое.
– Я могу езде как-нибудь помочь тебе?
– Я сам. Необходимо многое _п_о_н_я_т_ь_ самому.
– Тогда помоги мне ты. Побудь сегодняшний вечер со мной. Все-таки страшно...
Все едут поминать Толю, а мы прощаемся. Толя _п_о_н_я_л_ бы...
Выходим из машины возле редакции. Падает крупный снег. Темнеет.
– Уже скоро, - говорит Пониматель.
– Тебе покажется, что я умираю, но это неправда. Это все равно, что сбросить старую оболочку... У тебя есть двушка?
– Что?!
– Двушка. Двухкопеечная монета.
– Позвонить можно из редакции.
– Мне нужно отсюда. Ты иди, я поднимусь следом.
Вхожу в лифт, а он идет к телефону-автомату в вестибюле. Двери лифта закрываются. Кажется, что сейчас, когда они откроются, я проснусь.
Но нет. Редакционный коридор. Пустой и полутемный.
Жизнь начинается заново? Я - пониматель?
Захожу к себе. Включаю настольную лампу.
Жизнь начинается заново. Я еще не пониматель, но я должен им стать. Это - долг. Перед Толей, чью жизнесмерть мне предстоит продолжать. Перед Героем, поднявшимся на пулемет. Перед женой - мне еще предстоит п_о_н_я_т_ь_ свою вину перед ней. Перед Шуриком - как я хочу, чтобы он не передумал назавтра. Перед Понимателем. Перед Амираном, Ирой, Валерией, Галей, Олегом, перед Толиной дочкой, перед людьми, для которых пока еще увы!
– заяц, выбежавший на дорогу, значит больше простых человечьих слов.
Шаги в коридоре. Это Пониматель.
– Вот и все, - улыбается он.
– Ты не огорчайся, тут нет ничего печального. Прислушайся, звезды смеются. Ну же, ну!
И я слышу тихий перезвон.
– У тебя будут звезды, которые умеют смеяться. Как будто я подарил тебе целую кучу бубенцов. Прислушивайся к ним, когда будешь писать.
– Я могу не писать и писать не буду. Я пишу искренне, но пишу ложь. Я не знаю, в чем она, но она есть.
– Ты пишешь правду. Ложь была в тебе самом. Но теперь все пройдет. Почаще запрокидывай голову. Звезды не лгут. Взгляни: они смотрят на нас.