Понкайо
Шрифт:
Свою безопасность пираты оберегали ревностно, ведь от нее зависела их безвестность, а на той, в свою очередь, зиждился смысл жизни. О чем в таком случае речь?.. Ввести в свои ряды, пусть и прирученную, но все же пленницу? Потенциального врага, способного выдернуть из фундамента несущий камень и обрушить эту фабрику по переработке человеческих страданий в чистую прибыль… Да и не похожи марьяжницы на бывших пленниц. Инга не хотела верить, что когда-то они были обычными туристками, любили и были преданы кому-то одному, а не целой толпе. Не хотела, отказывалась верить, до безумия страшась того же исхода для себя. Разве можно так изменить человека, что в глазах не останется ничего, кроме похоти и льстивости?..
Что же делать?.. Неужели ее ждет такой же конец? И она забудет?.. Забудет себя, забудет все деяния палачей и станет одержимой сексуальными утехами фурией, готовой исполнить любое желание того, кого всеми фибрами души обязана ненавидеть. Шакала в овечьей шкуре назовет своим другом, лишь бы он утолил ее голод, повелевающей рукой снял терзающий тело жар. Растерянный рассудок, помутненное сознание, подавление воли вплоть до вынуждения идти на такие поступки, на которые Инга не решилась бы даже во сне. И, наконец, ослепление памяти вплоть до истирания отдельных ее фрагментов, а с ними и хладнокровного убийства Филиппа у нее на глазах…
Вот что до исступления пугало. Даже думать об этом невыносимо. Инга представляла, что с ней сделают, и заливалась слезами. Долго не могла успокоиться, билась в настоящей истерике, а когда становилось совсем невмоготу, вжималась лицом в подушку и кричала. Пульсирующую голову терзало невыносимой болью, мысли разрывали мозг подобно крошечным капканам. Навязчивые видения неминуемого послушания преследовали ее всюду. Она видела их отражение в своих снах и глазах палача, в хохочущем лае шакалов и беззаботном чириканье марьяжниц. Все предопределено?.. Для Инги у пиратов уже заготовлена своя роль. Неужели она станет их сиреной?.. Утратит власть над своими желаниями, над способностью мыслить здраво?..
Она должна всеми силами этому воспрепятствовать. Она должна завершить историю на своих условиях, закончить ее, пока еще может, пока у нее не отняли волю, не ослепили, не подчинили… Но как, если вокруг нет ни одного подходящего предмета? Окно без стекол, зеркало настольное, на подставке, пластмассовое, посуда деревянная, столовые приборы алюминиевые, сгибаются одной рукой, ножа никогда не выдавали… По вечерам Захар приносил поднос с едой и усаживал Ингу за стол, где проходили междусобойчики, два раза в день выгуливал по цветнику, но дальше плетеной изгороди не пускал. Инга прикидывала, где можно раздобыть кусочек стекла или острый камушек, но на все просьбы отвести ее в бухту подышать морским воздухом и побродить по горячему песку Захар отвечал одно: еще рано. Палач догадывался. Отчаяние в ее глазах, явственное, как стук взволнованного сердца, говорило за нее. Инга не знала, как быть. Как избежать чудовищного перевоплощения?..
Глава 6
Смерть Филиппа преследовала Ингу каждую ночь.
Филипп не собирался геройствовать, он всего лишь пытался защитить Ингу от одного из шакалов, которому в порыве дурачества захотелось обыскать ее, проверить, «не прячет ли она в своих шортиках колюще-режущие предметы». Когда Филипп, сцепившись с ним, завладел автоматом, остальные даже не стали ждать. Самый молодой, с длинным скуластым лицом и бесцветными глазами, выхватил пистолет и спустил курок. Он целился Филиппу в грудь… Не в голову – в грудь. Намеренно, чтобы продлить агонию?.. Должен ли был Филипп в эти предсмертные минуты осознать всю глубину своей опрометчивости, ощутить вкус поражения, подумать о последствиях для Инги?.. Мучительную физическую боль присовокупили болью душевной…
Другой пират подскочил к нему, выхватил автомат из его рук и, не прикладывая силы, одним толчком свалил Филиппа в песок. Жизнь оборвалась не сразу, еще несколько мгновений она судорожно билась внутри, пока Филипп давился кровавым кашлем. Он не мог вдохнуть. Темно-карие глаза расширились от ужаса и лихорадочно блестели. Он неотрывно смотрел на Ингу, силился что-то сказать, но вместо этого хрипел и снова кашлял. Кровь разбрызгивалась по лицу, капала на песок и съеживалась, как от страха. По телу пробегали конвульсии, пальцы безотчетно скребли по песку. Филипп задыхался. Лоб покрылся капельками пота, лицо заострилось и осунулось, словно кто-то невидимой рукой стесал все лишнее для посмертной маски. Ровный загар потускнел и на глазах у Инги сменился восковой бледностью. Взгляд омертвел, страх и боль смазала все та же невидимая рука, ресницы дрогнули в последний раз – и веки застыли в неестественном положении, наполовину прикрыв уже ничего не выражающие глаза.
Отчетливые видения не отпускали, пока не прокручивались до конца. Одни и те же мучительно реальные сны… Сознание воспроизводило то, что мозг в ту минуту не воспринимал. Инга просыпалась в слезах, покрытая липкой пленкой стылого пота, утыкалась лицом в пропитанную дымом подушку и ревела навзрыд, срывая голос, пока пульсирующая головная боль не достигала своего апогея. Скорбь низвергалась в бессвязных стенаниях с вплетенными в них обрывками слов, в которых ничего нельзя было разобрать. Инга убивалась без жалости к себе. Она не взяла его за руку, не попыталась облегчить страдания, ничего не сделала! Сидела рядом и даже не коснулась его, не утешила, не сказала, что любит… Накатам удушающей агонии он противостоял в одиночку, искал ее руку и не находил, ждал ее напутственное признание и умер под лающий клич шакалов…
«Я не должна была выжить, я не должна была выжить!» Эта мысль преследовала ее изо дня в день. Инга не находила себе прощения, не знала, куда деваться от терзающей боли. Как легко было протянуть руку! Согреть его пальцы в своих ладонях, поднести к губам… Почему она этого не сделала?.. Господи, разве не могла она приложить усилия и стряхнуть оцепенение! Хотя бы на мгновение – ради него! Ради него! А теперь… где он теперь? Где его тело?.. Сбросили в океан?.. Сожгли?.. Инга давилась рыданиями, в ней было слишком много боли, слезы текли и текли, но боли не становилось меньше. Девушка подолгу сидела в темноте на краю кровати, согнувшись в три погибели и обхватив голову руками, терзалась обрывками снов и беспрестанно всхлипывала.
Сердце при выстреле рванулось вверх, точно хотело вырваться на волю, но тут же ухнуло обратно и сжалось в комок. В легких не осталось воздуха. Тело превратилось в тряпичную куклу, на плечо легла многопудовая рука и колючими пальцами с крошечными шипами высосала остатки жизненных сил. Инга кулем повалилась на колени. Ее будто сковало силой непреодолимого заклятья, чьей-то злой волей. Она не шевелилась, все смотрела в застывшее лицо с неестественно прикрытыми веками, которые уже не могли послужить защитой глазам. Перед мертвым телом опустился стервятник, жадно схватил запястье и ножом срезал ремешок электронных часов. Из раны вытекло немного темной крови, сползло по остывающей руке, тягуче закапало в песок. Опасный для жизни порез после смерти превратился в обычную царапину. Кровь больше не циркулировала по венам, не подгонялась к сердцу, не стучала в артериях. Стервятник повертел часы так и этак, рассмотрел, хмыкнул и с довольным видом сунул в карман. Мгновение спустя туда же отправилась скомканная серебряная цепочка и обручальное кольцо. Инга узнала падальщика: это он спустил курок.
В лагере она пока его не видела. И молила небеса, чтобы этой встречи не случилось.
Иногда между обрывками снов проскальзывал предсмертный вздох, которого она не слышала в реальности. Но звучал он так явственно, что Инга в ужасе подскакивала и в слезах оглядывалась. Отблески уличной гирлянды, цветными кляксами расплывшиеся по стенам, пульсировали в такт боли в висках. Девушка со всхлипами бродила по каморке, слепо тыкаясь в углы, и в конце концов без сил падала обратно в кровать, чтобы после очередного приступа рыданий вновь оказаться во власти холодных щупалец забытья. Оно тянуло из нее жизненные соки, точно какой-то паразит. Инга не отдыхала, физически не восстанавливалась, с каждым днем силы ее убывали. Она постоянно хотела спать, но не закрывала глаза, пока организм сам не выключался. Она засыпала с просохшими щеками, просыпалась с мокрыми глазами и стянутой от рыданий кожей на лице и не могла подняться, не могла заставить себя оторвать голову от подушки. Ее клонило обратно в сон – Инга отчаянно ему сопротивлялась, боролась, сколько могла, ведь знала, что ждет ее по ту сторону.