Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
Головы, кругом тщательно выскобленные пустые головы!
Великий Путь.
Тысячелетний.
Копьеносец ошибся, подумав, что размозжил череп её возлюбленного — голова его тоже где-то здесь… Где-то… Выскобленная… И её можно найти!
Уна бесшумной тенью скользнула вперёд. Нужная придёт сама — кому как не ей было это знать.
И львица продолжила свой путь — по великой мостовой…
И пределы её расширяются…
Муж!
Исполнится о нём оракул: достигнет пределов власти. Ибо предел — это то, чего не достигал никто и никогда. Предел — дар богов. А остальные
А воля богов должна быть исполнена.
И потому она тогда тоже — шаг в шаг — шла вместе с ним. И — в нём!
Она, Уна, была в нём и была им — и собственный смех слышала со стороны.
И торжество её достигло высшей точки, когда в неё вцепились руки её возлюбленного — агонизирующего мертвеца!
Их боль, испуг, страдание смерти — всё было её!
М-м-м!!..
Возлюбленного-мертвеца!
Это было — замечательно!..
К сожалению, наслаждение объятиями длилось всего несколько секунд — хотя руки возлюбленного ещё и остались на ней, а вот потрясение, испуг и растерянность Пилата развеялись — он, вообще, порой на удивление быстро их изгоняет и становится собой.
А без кружащего водоворота страха — какое удовольствие?!..
Уне теперь было не место в муже, он её изгонял, и она вернулась — на предыдущую улицу.
Перекрёсток владел ею лишь несколько мгновений — и совершённого ею тогда с возлюбленным она… застыдилась. Ей стало больно — и, утирая слёзы жалости к возлюбленному, лучшему из лучших, бросилась во дворец Ирода — прятаться…
Да, всё случившееся в ту ночь Уна прекрасно помнила — в ощущениях.
Помнила она даже неровности камней улицы.
Ещё бы! К этим проулкам в развалинах она уже начинает привыкать. В первый раз она осматривала место, представляя себе, как перехитрить мужа, не желавшего делать в жизни ни одного шага назад (суеверный?!..). Во второй раз она была здесь, когда пыталась соблазнить мужа. В третий — когда искала загадочно исчезнувший кинжал неуправляемого Нищего.
И вот сейчас она здесь вновь — вот уж точно, сама не понимая зачем.
Но так было надо.
Шаг…
Ещё…
По-прежнему насторожённо нащупывая место для каждого шага, Уна добралась до того проулка, в котором совершил долгожданный переход её возлюбленный.
А вот и стена смерти. В кромешной темноте Уна ладонями легко нашла на стене высохшее пятно крови — в нём всё ещё угадывалось затухающее биение жизни.
— Прости меня, — прошептала Уна, становясь на колени. — Прости… За всё!..
И Уна, разметав по стене руки — как на кресте, — пятно поцеловала…
Как долго она так стояла — с наслаждением чувствуя покаянную боль в саднящих коленях?..
Вечность?..
Мгновение?..
Какое это имеет значение? Ведь это было прекрасно…
Это была не просто стена смерти, это была стена плача… Часть стены вселенского храма… Святая святых города. Стена плача… Что дворец?.. Это дневная видимость. А суть — здесь, среди мёртвых… Несчастные, неотмщённые души… Возлюбленные все… Все они её…
— Прости меня, любимый… Но… Так было надо! Это было сильнее меня…
Наконец Уна поднялась, сделала несколько шагов в сторону улицы и остановилась — как раз между всеми тремя наиболее крупными потёками крови.
В этом троекратном повторении знаков перехода было что-то сакральное… Могущественное. Священное… Треугольник — символ всеведения.
Она, Уна, прекраснейшая из женщин, была как бы вся в крови!.. Вся, вся! Прекраснейшая! Богиня любви!
Уна медленно распустила пояс тёмного, растворявшего её в темноте покрывала… И пояс змеёй скользнул вниз…
Затем она расстегнула пряжку на плече, и сковывающая тёмная одежда иерусалимской продажной женщины столь же плавно скользнула к её ногам…
Под покрывалом не было ничего.
Прекраснейшая подняла руки, оголяя подмышки, всегда производившие столь сильное впечатление на мужчин, и зажмурилась.
Нет, закрытые глаза — отнюдь не б`ольшая темнота! Но, напротив, нарастающее сияние!
Прекраснейшая оказалась в каком-то незнакомом месте — всё было бел`о, а линии были прямые и пересекались. От их пересечений исходило голубоватое пульсирующее сияние. Но вот появились красноватые отблески от беспокойного пламени светильников…
Прекраснейшая из Женщин, предызбранная богами и породившая их всех, опустилась на колени, приложила ладони к груди и начала оглаживать соски, затем всё тело, потом резко поднялась и встала на кончики пальцев — победно пританцовывая, загадочным образом ни разу не наступая на встречавшиеся повсюду осколки камней. Прекраснейшая то легко и невесомо плыла над камнями мостовой, почти не касаясь земли, то обнажённое её тело как будто настигал удар — и она надломленно приникала к земле, движениями повторяя те, которые, собственно, и оплачивались на ложах «солдатского» квартала.
Прекраснейшая кружилась, парила, торжествовала. Вокруг ей виделось множество обнажённых тел, слившихся в предваряющем любовь танце — мужских и женских, и мужских было больше. Много больше. От каждого из мужчин исходил жар, и все они преклонялись ей (та, которую они обнимали, была лишь её, Прекраснейшей, повторением) и готовы были за неё умереть… И больше чем готовы — они желали, нет, мечтали!
Умереть!
За неё?
Каждый?
Но умер достойнейший! Предызбранный богами. А остальным осталось в танце скрывать горечь неудачи… И надеяться, что когда-нибудь своей смертью они её прославят!..
А вот и муж — да, на возвышении в центре, танцует для неё, но сам по себе. Он тоже — предызбранный. Сильнейший. Священный муж, тот, кто далее других от её круга — но тоже пока при ней, посвящающий себя любви.
Умереть! Танец был прекрасен, как сам вечный покой, и долог… Но и у смерти есть пределы. И вот, Прекраснейшая рухнула — на землю — навзничь, и восславляющие её тела исчезли.
Осталась только кровь, успевшая на её теле уже подсохнуть и осыпаться…
Уна тяжело дышала. Казалось, и все тела города двигались в такт ударам её сердца… Город! Целый Город любви!