Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства
Шрифт:
— «Её»? Это — женщина?
— Н-н-н… Не вижу, — нахмурился от усилия разглядеть Пилат.
«„Её”, но „не вижу”»… — подумал Киник.
— Может, это богиня? — спросил он.
— Да, — обрадованно кивнул Пилат. — Очень сильная богиня. Богиня богинь.
— Кто? Имя?
— Имя?.. Киб`ела. Матерь богов.
— Ты среди богов Кибелу выделяешь? — спросил Киник.
— Н-н-н… Нет.
— А жертвы ей приносишь?
— Буквальные? Нет. Но душой я, конечно…
— А кому-нибудь из богов приносишь?
— О да! — Пилат даже
— А Кибела — какая? Плохая или хорошая?
Пилат нахмурился. И не ответил. Более того, он напрягся, скрестив руки. И ноги тоже.
Продолжать дальше, понятно, было бессмысленно. «Богиня» сопротивлялась, вырвать руку четырёхлетний Пилат ещё не дорос, и, скорее всего, сопротивление дальше только возрастёт — и символы могут смениться придумками.
— Открывай глаза. Всё, — вздохнул Киник.
Пилат открыл глаза, ошарашенно озираясь. Он растирал занывшую руку: она каким-то образом успела затечь. Этого быть не могло, глаза были закрыты всего несколько минут… но это было так. Впрочем… Раз опустить её не позволяли годами…
— Что это было? — спросил Пилат.
— Ты и твоя жизнь. Вернее — твоя нежить, — ответил Киник.
— А кто — она? — и Пилат с опаской кивнул вверх.
— Поживём — увидим, — уклонился от немедленного ответа Киник. И задумался. Пилат ведь уже говорил — не то в прошлый, не то в позапрошлый свой приход — что-то про себя как ребёнка, которого держат за руку. Держат за руку…
Кибела… В Греции её, с чуть изменённым назначением, называли Гекатой, богиней ночи… Посвящённые Кибеле мистерии — непременно ночные: поклоняющиеся в темноте священного леса доходили до умопомрачения, а потом избранные, в течение десяти лет постом и молитвой готовившиеся к высшему посвящению богине, себя оскопляли — осколком кремня. Так же, согласно легенде, некогда поступил, чтобы получить прощение за совокупление с доступными нимфами, возлюбленный и муж Матери богов Аттис… Возлюбленный? Нет, муж…
Муж?..
Оскопление?..
Доступные женщины при живой жене?..
Скопцы, помнится, всегда становятся кин`едами. Подобно распутным нимфам приглашая всех похлопыванием по своим блудливым ляжкам… Да и тот сын патриция был такой же… Опять всё тот же круг!..
Над кем в самом деле владычествует женщина? Так уж ли над мужчиной, как то считают несмысленные? Ведь если приглядеться, то женщина властвует в мужчине над кинедом!
— Опять женщина, Пилат, — осторожно подытожил Киник. — И какая!
Пилат, не противясь, кивнул. Он всё ещё чем-то напоминал ребёнка. Четырёхлетнего. Растерянного и от стыда желающего убежать и спрятаться. Вместо того чтобы вырваться и опустить затёкшую руку.
Полураспятую.
Даже веки у Пилата оказались опущенными — чтобы спрятаться.
Киник понимал, что Пилату нужно время, чтобы принять решение — и соответственно решению поступить.
Чтобы не мешать ему размышлять, Киник встал и направился в дальний конец Хранилища. Там его ждала книга, которую он утром обнаружил на полках. Это была ценнейшая рукопись Керкида из Мегалополя, копии с которой, возможно, нигде более и не сохранилось… И Киник в неё погрузился.
— Не помешаю? — раздался позади Киника голос Пилата.
Киник оглянулся. Обязательная для должностного лица тога с широкой пурпурной полосой казалась на Пилате случайной тряпкой, кем-то за ненадобностью выброшенной, а им, Пилатом, подобранной.
— Что нам жаждут сообщить духи предков? — натужно пошутил Пилат. — Погадаем?
Он заглянул через плечо Киника в свиток и вслух прочёл первое, что попалось на глаза:
…Ведь вся эта бешеная злоба и безумное Стремление соития с женщинами влекут за собой Гибель и конечное раскаяние. Но есть ещё продажная Любовь, Афродита с площади. Когда тебя охватит Желание и ты захочешь её, с ней никаких хлопот, Ни страха, ни беспокойства. Всего за один обол.
— Века проходят, а всё одно и то же! «Гибель и конечное раскаяние…» — задумчиво повторил Пилат. — А без страха только на площади. Такое впечатление, что все пути в Городе ведут под «красные светильники». Как и в любом городе. Почему жизнь так устроена? Ночь, случайное воплощение Афродиты, своеобразный рок, всё вместе — участь… А что же судьба? — вздохнул Пилат.
Обречённо вздохнул.
Помолчал и добавил:
— А Афродита, как сообщает этот мудрец, вариант ещё не худший. В объятия может попасть и нечто похуже. Может, остаться с ней — я имею в виду Афродиту — навсегда?..
О! Это был ответ! Ответ на вопрос: как быть с Кибелой?
— Хорошие стихи, — после некоторого молчания сказал Пилат. — А что ещё сказано про нашу странную жизнь?
Он взял другой лежавший на столе свиток и наугад прочёл:
…Дай десять мин ты повару и драхму лишь — врачу, Тому, кто льстит, — талантов пять и шиш — советчику.
А девке дать не жаль талант, философу ж — обол.
Пилат задумался. Он понимал, что жребий говорил ему о чём-то важном, и даже догадывался, о чём. Но признаться себе, что он, понимая, не принимает, — Пилат не мог. Признаться, что, соединившись с патрицианкой, он поступил, как раб? Как человек из толпы, отдавший талант обману и ничего — истине?
— Это тот знаменитый Кратет, который сам себя на свободу выпустил? — наконец спросил Пилат.
«Кратет, Кратета раб, Кратета отпускает на волю», — эти оставшиеся на века слова киника действительно произнёс Кратет, когда всё своё имущество принёс в народное собрание и передал родине.
— Да, — кивнул Киник. — Тот самый. Кратет, Кратета раб, Кратета отпустил.
Пилат кивнул. И, помолчав, сказал.
— Обол — это ещё неплохая цена. Вообще-то с философами и их обличениями нередко… не церемонятся. Бывает, обходятся и без… уличающих кинжалов. Шутка.