Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
Виктор в задумчивости добрел до булочной. Продавец — культурист-любитель в футболке, эффектно облегавшей накачанное тело, — при виде его нахмурился:
— Да, Виктор, чего ты хочешь?
— Кекс c изюмом, пожалуйста.
В глазах этого воинствующего спортсмена Виктор был поистине головоломкой: не обладая развитой мускулатурой, Виктор привлекал всех, в том числе и его самого. Он иногда воображал Виктора более широкоплечим, с более развитыми грудными мышцами, с рельефными ягодицами, но вынужден был признать, что это его не украсило бы, он стал бы обыкновенным, вернее, несуразным: он был несовместим с культом бицепсов.
Не догадываясь о внутренней дискуссии, вспыхнувшей в голове у продавца, Виктор вернулся на площадь Ареццо.
Пробежка пошла ему на пользу. Ему нечего беспокоиться. В этом послании не было никаких притязаний, что давало отсрочку. А позднее, если авторство установится, он найдет способ выкрутиться. Ведь до сих пор ему это удавалось.
Он нырнул в подъезд здания в стиле модерн и взобрался на самый верх; в мансардном коридоре раздавались громкие возгласы друзей; он перевел дыхание и открыл дверь.
— Долго же ты ходил за почтой!
— Зато смотрите, что я вам принес.
Появление восхитительного кекса с изюмом было встречено шквалом аплодисментов.
Распечатки курса лекций и учебники были оттеснены роскошным пиршеством. Студенты бросились варить кофе.
Пока шла обычная застольная болтовня — кто-то вспоминал случай из детства, кто-то делился рецептом кекса, кто-то вздохнул о хрустящем сахарном печенье, — Виктор разглядывал товарищей и пытался понять, был ли среди них автор записки.
Регина или Паскаль исключены, они повсюду вместе. Луизон, как известно, подружка Давида, студента-медика. Колина отпадает, она начала обхаживать Тристана. Оставались Жюли, Саломея и Жильдас.
Но Виктор понапрасну настраивал свои локаторы, он не заметил ничего подозрительного. В комнате царила открытая дружеская атмосфера, не зараженная вирусом сексуальности.
— Что-то не так, Виктор? У тебя неприятности?
Регина наклонилась к нему. Что делать? Выкурить лисицу из норы?
— Почта.
Разговоры стихли.
— В чем дело?
— Плохие новости?
— Ну говори, что случилось!
Виктор, напуганный пристальным интересом товарищей, пошел на попятную:
— Нет… Я ждал письма по поводу стипендии на следующий семестр, а оно не пришло.
Жильдас ответил:
— Не волнуйся. Я жду такого же письма, но мне известно, что оно придет недели через две. Если ты сейчас начнешь хандрить, то проведешь две кошмарные недели.
— Спасибо, я не знал.
Студенты облегченно рассмеялись и снова принялись болтать.
Виктор испытующе вгляделся в товарищей. Может, кто-то из них изменился после разговора о письмах? Может, какая-то из девушек ловит его взгляд?
А не ускорит ли он свое исследование, подбросив письмо на видное место?
Он поднялся, якобы для того, чтобы приготовить кофе, вынул письмо из кармана и положил возле раковины. Каждый, кто подойдет помыть руки, заметит его.
Подготовка к экзаменам продолжилась. Девять студентов задавали друг другу вопросы, проверяя свое знание международного права. Виктор потихоньку успокоился. Он любил друзей и был уверен: в их кругу не могло быть никакой двусмысленности.
К полудню друзья стали прощаться и сговорились продолжить занятия завтра.
Виктор тепло попрощался с каждым, открыл окна, чтобы проветрить комнату, накалившуюся от бурления стольких воспаленных умов, и собрал кружки. Подойдя к раковине, он увидел, что письмо пропало.
Он осмотрел все вокруг. Кухонька была не больше платяного шкафа, и в считаные секунды Виктор пришел к выводу, что письмо унесли.
Значит, написал его кто-то из ушедших товарищей. И хотел подчеркнуть свое авторство, забрав его с собой. И дальше пойдет по нарастающей: личность автора выявится и начнутся проблемы.
Он был взбешен, ему хотелось расколошматить все вокруг, но вспомнил, что здесь он не дома. Недолго думая, он схватил трубку и позвонил своему дяде:
— Батист, я, видимо, уеду.
— Что за новости! В чем дело?
— Уезжаю из Брюсселя.
— Почему?
— Должна быть причина? Просто уезжаю из Брюсселя.
— В чем ты разочаровался, Виктор? В Брюсселе или в университете?
— Не знаю.
— Вчера ты говорил Жозефине, что тебе здесь очень нравится.
— То было вчера.
— А что случилось сегодня?
— Я хочу уехать.
12
Диана уже в третий раз перечитывала страницу Ницше. Она прекрасно понимала смысл первой фразы, плыла на второй и окончательно теряла нить к концу абзаца; текст казался ей крутой лестницей, с которой она пыталась спуститься, но ступени ускользали из-под ног, и она падала. Каждый раз она обиженно осознавала свое падение, только очнувшись и поняв, что придется начинать сначала.
— Что происходит, мой дорогой Ницше? Сегодня ты увлекаешь меня меньше обычного, — вздохнула она; ее левая ладонь тем временем скользнула к низу живота под кимоно, чтобы подтвердить, что эпиляция была безупречной.
Диана улыбнулась весне, которую считала «уже летом». Вытянувшись на шезлонге посреди террасы напротив деревьев, нашпигованных попугаями, защищенная от соседских взглядов хитроумно расставленными цветочными горшками, она подставляла лицо и грудь теплым лучам солнца. Задрав подбородок, чтобы шея не осталась в тени, она подняла книгу «Ecce Homo» на вытянутых руках и продолжила чтение: «Проповедь целомудрия есть публичное подстрекательство к противоестественности. Всякое презрение половой жизни, всякое осквернение ее понятием „нечистого" есть преступление перед жизнью, есть истинный грех против святого духа жизни».