Попугаи с площади Ареццо
Шрифт:
У нее оставалось еще десять минут до трамвая, и она решила разыграть маленькую мизансцену: сложить записку, бросить на скамейку, притвориться, что не замечает ее, а потом вдруг увидит. И она снова переживет этот безумный прилив радости.
И, положив сложенный листок на скамейку, она скрестила ноги и стала насвистывать, любуясь на попугаев, перелетавших с ветки на ветку в весеннем воздухе.
В этот миг из-за ее спины высунулась рука и схватила письмо.
— Уф, думал, что потерял.
Запыхавшийся Квентин
— Но как же, Квентин…
Он уже убегал:
— Ничего, я просто забыл одну мою вещь. Бегу на автобус, пока, до вечера. Буду железно! — И скрылся за углом.
Альбана сидела с раскрытым ртом, не в силах собраться с мыслями. Если записка адресована не ей, то кому?
Через десять кошмарных минут она втянула носом воздух, схватила телефон, и ее пальцы уверенно забарабанили: «Гвен, я, наверно, покончу с собой».
9
— Спасибо, что нашли для нас время.
— Я вас умоляю, это вы оказали мне честь. Если мне выпадает удача побеседовать с истинными ценителями искусства, я не раздумывая распахиваю двери.
Вим, радостно поблескивая глазами, поклонился чете Ванденборен, знаменитым коллекционерам из Антверпена.
— Вы, мне кажется, знаете мою ассистентку?
Мег подошла со словами:
— Мы встретились в галерее.
Она протянула им руку, но Вим, полагая, что двух секунд для представления ассистентки довольно, вклинился и галантно подхватил мадам Ванденборен под руку. Мег пришлось вжаться в стену, чтобы пропустить их и месье Ванденборена, семенившего в кильватере жены в нетерпении увидеть полотна.
Вход был узким: по просьбе Вима архитектор выстроил декорации, которые должны были впечатлить посетителей. Лофт площадью двести квадратных метров казался еще огромнее, поскольку вы попадали в него через горловину узкого коридора.
Ванденборены были поражены огромным объемом помещения, белизной стен и лаконизмом обстановки, задача которой — не отвлекать от сути. Еще не увидев ни одного полотна, они были в восторге, очутившись в этом пронизанном светом пространстве.
С напускным безразличием Вим — румяное личико трубящего ангела — болтал сноровисто и пылко:
— Полотна блекнут, если на них не смотрят. Им, как женщинам, нужно, чтобы их вывозили в свет, показывали, хвалили, желали. Взаперти они чахнут. Одиночество убивает их. Или вы думаете, что Матисс, Пикассо или Бэкон мастерили шедевры для музейных запасников или сейфов? Если мне посчастливилось приобрести шедевр, я помещаю его сюда и каждый день смотрю на него, изучаю в деталях, разговариваю с ним. Что нужно прежде всего, так это правильное содержание и внимание. Творения, созданные с любовью, с неменьшей любовью должны и храниться. Вы не согласны?
Супруги покивали. Мег восхитилась подходом Вима. Зная, что Ванденборены очень любящая пара, он для начала подпустил
— Я разделяю экспозицию таким образом: в галерее помещаю временные выставки, посвященные определенному художнику; здесь же моя постоянная коллекция. Тут я храню лучшие работы, те, что мне дороги. Впрочем, они здесь долго не задерживаются!
Он рассмеялся, увлекая и Ванденборенов в свою мгновенную веселость.
Мег восхищалась, как ловко Вим применяет коммуникативные методики: снять напряжение у собеседника, чтобы он почувствовал себя в своей тарелке. Ее удивляла естественность, с какой Вим, известный сноб, преображался в завзятого коммерсанта. Что это, расчет или инстинкт?
— Могу я позволить себе на несколько минут покинуть вас? Я должен спуститься этажом ниже и попрощаться с художником, с которым у меня утром были переговоры. Вы же знаете, это народ обидчивый.
Принцип второй: когда гармония воцарилась, дать посетителю немного поскучать без своего общества. Вим собирался оставить Ванденборенов одних в этом роскошном ангаре, им предстояло восхищенно замолчать, проникнуться тишиной, величием пространства и полотен и обрести душевное равновесие лишь с возвращением хозяина.
Вим кивнул Мег, чтобы она следовала за ним. Они прошли по внутренней деревянной лестнице, но вовсе не к художнику, а к потенциальным клиентам из Франции, которые уже битый час смотрели полотна.
Вим сделался серьезным, строгим, почти хмурым:
— Возвращаясь к нашей беседе, сегодня единственное хорошее инвестирование — в произведения искусства.
— Если выбрать хорошего художника.
— Естественно. Если у инвестора дрянной вкус, лучше и не соваться.
Мег снова мысленно поаплодировала актерству Вима: он взял иронично-вульгарный тон, чтобы потрафить вкусам парижан.
— Картина, — продолжал он, — это не только прибыльное финансовое вложение, но еще и разумное налоговое предприятие.
Французы тяжко вздохнули. Когда французу говорят о налогах, его намеренно задевают за живое, но неизбежно привлекают его внимание. Вим продолжал:
— Франция не облагает налогом произведения искусства.
— Сейчас нет, — скептически крякнул француз.
— Они никогда этого не сделают.
— Да от них… всегда приходится ждать только изменений к худшему.
Мег улыбнулась на эти «они» и «их». Кого Вим и чета французов имели в виду? Политиков? Правый сектор? Левый? Налоговиков? Руководство Минфина Франции? За этим «они» скрывался конгломерат неосознанных страхов.
— Нет-нет, — щебетал Вим, — они не сделают этого никогда. Для поддержания бедных нужны богатые.
— Здравого смысла в нашей стране больше нет. Его сожрала идеология.
Вим сочувственно закивал, понимая, что множить доводы бесполезно. Тучи сгустились. Беседа продолжилась в русле ожидания мирового апокалипсиса.