Пора летних каникул
Шрифт:
— Славный мальчик,— повторил гауптман, кивнув в сторону юного «Зигфрида».
— Мальчишка. Ему бы в оловянных солдатиков играть. Дурачок,— танкист ответил после некоторого раздумья. Он был не в духе, так как подозревал, что оберет. все еще продолжает мстить ему за ту давнюю историков парижском «Молен-руже». Вот ведь дернула нелегкая заняться девчонкой, которая, оказывается, приглянулась этому, лысому борову! Злопамятный тип. Так и норовит сунуть туда, где пожарче. Вот и сейчас — послал как простого командира
— Вы говорите «дурачок»?— послышался голос гауптмана.—Но согласитесь, господин майор, что дурачки наводят ужас на весь мир, эти дурачки — будущее нашего великого рейха...
— Хайль Гитлер!— невозмутимо отозвался танкист. Гауптман покраснел от досады — опять вышло черт знает как глупо. Ей-богу, сегодня какой-то невезучий день.
Танкист не был злым. Он сделал вид, будто не заметил замешательства молодого человека, перевел разговор:
— Вы так и не сказали мне, много ли там русских.
—О... горстка. Попросту не хочется в конце войны похоронить десяток моих мальчиков. Поэтому-то я и прибег к товарищеской помощи панцирников. Мы их сбросим в два счета в эту реку, в это... никак не выговоришь... в Ингулец.
Комбат перетягивал ногу ремешком от штанов. Перетягивал у самого паха. Вновь его куснул ежастый осколок. В ту же ногу и почти в то же самое место. Только на этот раз посильнее.
Юнец с перевязанным глазом утешал:
— До свадьбы заживет, комбат. До моей свадьбы... И вообще, ты — как Кутузов. Его, знаешь, два раза в один и тот же глаз смертельно ранило, а он не умер, да еще Наполеону под зад коленкой дал. Понял?
— Инкогнительная ты личность,— старшина сморщился от боли.—Откуда ты это знаешь? Выдумал небось. Две раны смертельные в один глаз — и Бонапарту под задницу.— Комбат с внутренним удовлетворением дал понять, что не такой уж он невежда в родной истории.— Выдумал небось про две смертельные раны.
— Не выдумал, комбат,— мосластый парнишка баюкал пораненную руку.— Такое не выдумаешь — засмеют, если неправда.
— Амба нам, финита ля комедия,— ни с того ни с сего мрачно сказал боец с трудовым орденом.
— Я те покаркаю!— старшина вскинул на него маленькие въедливые глаза.— Танков пуганулся?.. Танк... Это еще что за финйта?! Тоже мне комедию придумал. Танк... чо его страшиться? Танк страшен малодушному. Читал лозунг?
— Многосемейному,— поправил с перевязанным глазом. .
— Врешь!— азартно ответил старшина, все еще не понимая, что над ним подтрунивают.— Неправильно изучал лозунг.
— Пардон, многодетному.
Комбат бросил осуждающий взгляд на паренька, сказал мечтательно:
— Эх, люди, люди! Было бы все как полагается, сидел бы ты, парень, на губе... Нет! Губа не про тебя. Ты бы мне сортир чистил до невыразимого блеску.
— Сортир — это не страшно. Тяжело в учении— легко в бою.— Одноглазый вдруг побледнел и чуть ли не крикнул:—Да я всю жизнь их чистить согласен, лишь бы этих фараонов!..— Парнишка не договорил, скрипнул зубами.
— М-м-да,— старшина вздохнул.—Одного не пойму: кончили долбежку, а в атаку не прут.
Долговязый боец перестал баюкать раненую руку, произнес ломающимся тенорком:
— Не беспокойся, комбат, попрут.
— Это верно,— согласился старшина.— Это верно. Маловато нас, вот в чем загвоздка.
— Сорок три гаврика,— флегматичный здоровяк.' сказал это так, что осталось' неясным — сокрушается он или радуется, мол, бойцов как-никак — сорок три. Сила!
Одноглазый и тут не удержался от озорства.
— Сорок три, да и те, как говорится, «беу»... бывайте в употреблении.
— Пошляк ты, Вилька,— вздохнул долговязый.— Дать бы тебе за «беу» по визитной карточке. Над кем смеешься? Над собой смеешься. Остряк-самоучка.
— Да я же это так... для поднятия духа. Ученые утверждают, что в смехе содержится полезный витамин «Ц».
Крепыш подмигнул зеленым, ка# у кота, глазом и, поглаживая на верхней губе светлый пушок, сказал с ехидцей: ,
— Об этом уже поведали широким массам знаменитые клоуны Бим-Бом. На нижегородской ярмарке. В тысяча девятьсот третьем году.
— Ты — циркач, тебе виднее.
Одноглазый умолк, но бес противоречия не давал покоя. Чтобы растормошить товарищей,— а зачем, он и сам не знал,— паренек стал тихонько насвистывать популярный марш «Броня крепка, и танки наши быстры...».
— Свинья ты, Вилька,— вновь вздохнул долговязый блондин.— И без тебя тошно...
— Без меня? А мне без танков тошно.
– Где, где тан-, ки, а?
— Бона! Только тебя и дожидаются,— светловолосый кивнул в сторону немцев...— Лошак ты, Вилька,—боец вновь принялся ба'юкать руку, но сейчас он не морщился, тихо улыбался.
— Чего ты? Пирожное, что ли, увидел?
— Слышь, Вилька, а спорим, что не знаешь ты значения слова «лошак». Спорим?
–
— А ты — штымп, Юрка. Спорим — не знаешь, что такое Штымп? Ага, съел!
Старшина не вмешивался в словесную перепалку. Бог с ними. Дети еще. И осталось жить-то им считанные часы... Эх, люди, люди!..
Старшина не вмешивался. Но зато вдруг разозлился боец с трудовым орденом. Он сам поразился, с чего это его взорвало. Пожалуй, Вилькины слова: «Ага, съел!»
— Хватит трепаться! Тоже мне клоунаду развели. Тут, понимаешь, с голодухи кишки подводит, а они друг дружку разыгрывают.