Порочная месть

Салах Алайна

глава 44

— Когда ты скажешь Колдфилду о ребенке? — требовательно выкрикивает Кристин, пока я готовлю свой ежедневный смузи из фруктов и овощей. — Две недели прошло.

Я выдергиваю старенький блендер из розетки и выливаю мутное зеленое содержимое в стакан. На вкус оно мне совсем не нравится, но мое «хочу» сейчас не имеет значение. Важно лишь то, что хорошо для моего ребенка.

— Хватит меня этим доставать, — говорю тихо и, зажмурившись, делаю глоток. — Я сама решу когда.

Кристин смотрит на меня с осуждением и непониманием. Я ее не виню. Просто все изменилось с того момента, как я увидела кадры с того заседания. В тот момент

умерла моя надежда на то, что у нас с Кейном есть шанс все починить. Если раньше я думала, что мы балансируем на весах вины в одной плоскости, то после увиденного моя чаша со стуком упала вниз. Я думала, что ответственность за крах наших отношений лежит на нас двоих: на Кейне за совершенный им поступок,и на мне, потому что этот поступок не смогла принять. Сейчас же получается, что виновной осталась лишь я. Каждый день я мучительно прокручиваю в голове тот самый злосчастный день и все четче понимаю, что тогда, в той холодной комнате я стала той, кто первой произнес слово «убийство». Я стала той, кто накинулся на Кейна с обвинениями, а он не стал отрицать. Он хотел, чтобы я встала на его сторону, когда говорил, что мой брат ничем не хуже тех конвоиров. Не сомневаюсь, что в его глазах брат заслуживал смерти, вот только убивать его он не собирался. И когда думаю, что причина его великодушия кроется во мне, сердце начинает болезненно кровоточить. Ведь после слов Крофта о том, что Кейн давно знает, где Артур и имел возможность его убить, я стала верить, что он его не тронет. Так что случилось с моей верой? Почему в тот день я предпочла поверить истерике брата, который столько раз меня обманывал? Мое оправдание — лишь эмоции, вот только Кейн вряд ли его примет.

А цена моего сомнения стояла за ним на том заседании. Алекса словно живое напоминание, что на мое место всегда готовы прийти другие. На мое с таким трудом завоеванное место. И хотелось бы сказать, что никто никогда не полюбит его так, как я, и жизнь не положит на то, чтобы делать его счастливым, вот только знаю, что это неправда. Амелия, Алекса, эти женщины готовы. Обеспеченные, имеющие вес в обществе, точно не очарованные картинкой его красивой внешности и красивой жизни. А Кейн, он этой любви стоит. Потому что рядом с ним спокойно и горячо одновременно. Рядом с ним все эмоции острее: каждый жест, каждый взгляд, каждое слово значимы, попадая в пазы сердца так идеально, что вытащить нет ни единой возможности. О каких других мужчинах в моей жизни говорила Карен? Ерунда. К Кейну даже близко никто не приблизится.

Знаю, что мне нужно сказать ему о ребенке, но я откладываю этот момент, как могу. Даже осознание того, что я ради обеспеченного будущего малыша должна пойти к нему и все рассказать, не помогает. Осколки разбившейся надежды на то, что мы могли бы быть вместе, исполосовывают душу. Прийти к нему беременной нищенкой с протянутой рукой, когда он уже строит свою новую жизнь с Алексой. Унизительно и нестерпимо больно.

— Эй! — голос Кристин разбивает мой мыслительный транс. — Да что с тобой такое? Тебе нужно поехать к Колдфилду и поговорить обо всем. Я знаю, что ты переживаешь по поводу той цыпочки за его спиной, но это не повод ставить будущее вашего ребенка по удар. Может, у него мозги от новости об отцовстве встанут на место: он пнет ее под зад и вы снова сойдетесь.

Кристин как всегда практична, но я лишь кручу головой. Сложно довольствоваться крохами, когда имел все.

— Этого я хочу меньше всего. Самое страшное для меня, что Кейн подумает, что я хочу привязать его к себе отцовством.

— Я тебя, конечно, понимаю, но все равно ты совершаешь ошибку, откладывая новость в дальний ящик. — она щурит глаза и смотрит на меня с подозрением: — Или постой-ка… Ты ему вообще решила не рассказывать?

— Я расскажу.

— Ну хорошо, а в тюрьму к брату ты собираешься?

— Нет, не собираюсь, — отзываюсь эхом.

Я и правда не собираюсь, и не испытываю за это ни капли вины. Я, Эрика Соулман, всегда такая мягкая и всепрощающая. Возможно, потому что я мысленно смирилась

с его смертью и даже успела ее оправдать. Я рада тому факту, что брат остался жив, но моя радость больше походит на удовлетворение. Потому что в свете моего расставания с Кейном до меня вдруг разом дошли масштабы его предательства. Я любила его с рождения, просто потому что он мой брат, и у меня совсем не было времени узнать его как человека. Я думала, что это он был тем, кто в буквальном смысле содержал меня и поднимал на ноги, а получается, что все это время это был Кейн. А после моего поступления Артур уехал, и мы встречались лишь его редкими наездами в Нью-Олбани за непродолжительными беседами о моей учебе и его автосервисе. Человек же, с поступками которого я столкнулась в Нью-Йорке, не вызывает у меня ни сочувствия ни любви. Сейчас я даже думаю, а что такого нашел в Артуре Кейн в свое время, что послужило причиной их дружбы? Помню, как отчаянно завидовала тому редкому теплу, которое видела во взгляде Кейна, когда он смотрел на брата, и начинаю презирать Артура еще больше, за то что тот предал его. Их дружба была бесценной, потому что уходила корнями в неиспорченную юность. Единственное объяснение, которое приходит мне в голову, почему рассудительный Кейн раньше не понял, какой человек мой брат, это то, что и у него есть слабости. Теперь я знаю, что и я была одной из них. Не повезло Кейну с семьей Соулман.

Впервые в жизни я хочу быть эгоисткой. Я удовлетворена, что брат жив, а в дальнейшей его судьбе не желаю принимать никакого участия. Злость и обида на него, стертые смертью, воскресли вместе с ним. Ходил бы он на мою могилу, будь я мертва или предпочел забываться дорогим алкоголем на фешенебельных курортах, оплаченных ценой предательства двух близких ему людей? Тот жалкий человек, которого я видела в последний раз определенно предпочел второе. Карен говорила, что у каждого из нас должны быть принципы, то, что он никогда не сможет принять. Как выяснилось, я могу принять жестокость возмездия, а вот променять дорогих людей на наживу — это то, чего я не могу принять. И насиловать себя порукой родства я не буду, а потому заранее знаю, что в тюрьму в Артуру никогда не пойду. Хочу ценить то, что достойно того, чтобы ценить, а не ханжеские идеалы.

К тому же, теперь у меня есть кому дарить свое внимание. Моей дочери. Понятия не имею, откуда во мне уверенность, что это девочка. Просто знаю и все.

— Ты изменилась, Эрика, — тихо произносит Кристин. — Колдфилд тебя изменил.

Я молчу, потому что не хочу вспарывать себе душу, доказывая, что она ошибается. Потому что только с ним я и была самой собой. Готова была отдавать все самое лучшее, не думая и не стыдясь. Даря самые сокровенные эмоции, позволяя себе быть слабой рядом с ним, потому что играть в любовь не получалось. Только по-настоящему любить. А сейчас я попросту учусь выживать: отбрасывая шелуху, и отставляя лишь то, что по-настоящему имеет значение. Ради нашего ребенка, которому нужна сильная мать.

— Я скажу ему, — говорю твердо. — Поеду к Кейну в офис после работы и расскажу обо всем.

глава 45

В связи с изменениями гормонального фона я засыпаю, едва моей голове стоит коснуться подушки, а открываю глаза только утром со звоном будильника. Хотя, возможно, тому виной мой рабочие смены в Geraldin, лишившие меня отдыха и выходных. Но сегодняшняя ночь отличается от всех, потому что я просыпаюсь от того, что мне нестерпимо холодно, а пижамная футболка насквозь промокла. Несколько секунд я смотрю в потолок, пытаясь понять, что со мной не так, и по мере того, как сознание наполняет меня, ощущаю неясную тянущую боль в животе.

Старательно гоня от себя дурные мысли и, встаю с кровати и, растирая себя руками, чтобы унять дрожь, иду в туалет. Справив нужду, собираюсь нажать кнопку слива и чувствую, как ужас подкатывает к горлу, сжимая его тисками. На белом гладкости унитаза растекается кровь. Из горла вырывается сдавленный всхлип, когда я трясущейся рукой надавливаю на кнопку, как если бы это помогло стереть из памяти это зрелища. Я до конца не понимаю что это, но знаю, что это плохо, очень плохо. Для меня, для моего ребенка.