Порою блажь великая
Шрифт:
Для Тедди, этого плюгавого толстячка в стране поджарых лесорубов, неоновые трофеи — бальзам на душу. Наполеону не требовались каблуки, чтоб возвыситься над прочими: у него была полная грудь медалей. Эти символы успеха и доказывали его величие. Да, с такими медалями он мог молчать, когда всякая мелюзга скулит о своих бедах…
— Эй, Тедди-съел-медведя, еще по одной!
…и хнычет в кружку…
— Тедди?
…и подыхает медленным, животным страхом…
— Тедди! Черт, парень, ты жив или нет?
— Да, сэр! — Его вырвали из раздумий. — А, пива, сэр?
— Господи, именно. Пива.
— Сейчас-сейчас, сэр…
Стоя в глубине бара, слушая треп в зале, доносящийся сквозь световое марево, он мог совершенно обособиться от их грубого, рычащего мира. Но вот он суматошно забегал взад-вперед вдоль стойки, и апломб его рассыпался вдребезги. Его пухлые пальчики подрагивали, собирая урожай стаканов.
— Я мигом! — Он подтащил заказ к их столу, показной своей спешкой возмещая задержку. Но они уже вернулись к обсуждению местных бед, напрочь забыв о Тедди. Еще бы. Не могут большие дурни его не игнорировать. Боятся присмотреться к нему повнимательней. Опасно разглядеть превосходство в таком…
— Тедди!
— Да, сэр. Я забыл: вы сказали «светлое»? Я заменю, как только разнесу остальные кружки…
Но мужик уже пьет пиво. И Тедди возвращается за стойку — на мягких подошвах, призрачный и всеми презираемый.
Вот осиянная электричеством дверь растворилась, и в проем шагнула фигура — крупнее, старше, громко клацает подкованными сапогами, но отчего-то столь же призрачна, как Тедди. То был местный отшельник, старик с окладистой седой бородой, известный не иначе, как «тот драный алкаш откуда-то с Южной Вилки». Некогда знатный лесоруб, верхолаз-мачтовик, ныне он слишком одряхлел и ослабел, опустился до того, что зарабатывает на жизнь, колеся по окрестным раскорчеванным лесозаготовкам на пикапе с раздолбанными рессорами и пару дней в неделю пиля кедровые пни на гонт. Гонт он сдает на фабрику, по десять центов за вязанку. Падение катастрофическое — от верхолаза до сборщика дранки. И, видно, позор такого падения едва ль не на корню сгноил тот механизм, что обозначает присутствие человека; старик прошел по залу, будто сокрытый туманом, а когда исчез из виду, никто не смог бы его описать или хоть доподлинно подтвердить факт его появления. И все же, поскольку он редко захаживал в «Корягу» (хотя проезжал мимо раз в неделю по меньшей мере), его присутствие нельзя было игнорировать, как Тедди. Он был чересчур редким гостем, а Тедди — всего лишь элемент интерьера. Не доходя до стойки старик на мгновение замешкался, прислушиваясь к разговору. Под гнетом его внимания беседа захромала, зачахла и издохла вовсе. Тогда он звучно хрюкнул в бороду и без слов двинулся дальше.
У него были свои соображения на предмет того, откуда все беды.
Дискуссия не возобновилась, покуда старик не заказал у Тедди большой стакан красного вина и не ухромал в темные глубины бара.
— Бедолага! — выдавил Главный по Недвижимости, первым одолевший мимолетную нервозность, повисшую над столом.
— Да уж! — согласился лесоруб в помятой серой каске.
— И чистую правду про него говорят.
— Виной — вино?
— Дешевый портвешок. Вроде Стоукс ему ящиками подгоняет, ящик в неделю.
— Дело дрянь, — сказал кино-прачечный магнат.
— Цок-цок-цок! — сказал брат Уокер: он научился сострадательно цокать языком по «Джо Палуке» [14] и полагал, что это междометие прямо так и произносится.
— Да уж. Паршиво дело.
— Мужик валил лес до черта много лет. Позор!
— Позор? — переспросил лесоруб. — Да это преступление, мать-перемать… простите, брат Уокер, — но я принимаю близко к сердцу. — И, совсем войдя в раж, припечатал чумазый кулачище к столу: — Это, мать-перемать, преступление! И грех! Такой вот старый горемыка, вроде него, имеет право на — слушайте все! — на пенсию и учет трудового стажа! Разве не об том распинается Флойд Ивенрайт уж два года как?
14
«Джо Палука» (1930–1984) — спортивный комикс Хэммонда Эдварда «Хэма» Фишера о добродушном и глуповатом боксере.
— Все так, все верно.
Они снова были на коне.
— Беда этого города в том, что мы не можем рулить той самой организацией, которая создана, чтобы нас защищать: профсоюзом.
— Господи, а разве Флойд не то же самое говорит? Он говорит, мол, этот Джонатан Бэйли сказал, Ваконда на годы отстала он других городов лесорубов. И я держусь того же самого мнения.
— А это самое мнение выводит нас прямехонько на сами-знаете-кого и его упертую родню!
— Точно! Именно!
Мужчина в каске снова грохнул кулаком по столу:
— Позор!
— И хотя сам я лично в чем-то даже восхищаюсь Хэнком и его семейством — черт, да мы выросли вместе! — я считаю, все корни наших бед в них. И если куда и наставить пушку — то аккурат на тот дом, так я полагаю.
— Аминь, брат.
— Еще какой аминь! А теперь все слушайте! — вновь потревоженный всплеском агрессии, Тедди поднял глаза. — Если кому и грозить пальцем — то все мы знаем, в кого им тыкать!
Сквозь натираемый бокал Тедди видит перст, грозно воспрянувший из чумазого черношерстного кулака.
— Да, прямой наводкой в этот проклятый домище!
…музыкальный автомат стрекочет, лопочет, пульсирует цветом. Жужжит электрический фасад. Мужчины тихонько дышат в унисон. Перст, шишковатый и упрямый, озаренный вечерним солнцем, медленно поворачивается, будто стрелка компаса. Дом. Суровая громада, чернеющая на заре, уже звенящая утренними хлопотами…
— Да, наверно, ты прав, Хендерсон.
— Еще б я был не прав! И если тебе нужно мое взвешенное мнение — в них все наши проблемы!
Из кухонного окна вырываются свет и крики; смех, ругань. «Просыпайся и встряхнись, ребята! Старик вас опередил, хоть он дряхлый и увечный!» И оглушительный запах жареных колбасок. Это колокол Хэнка. Как раз в его вкусе. Это по Хэнку звонит его колокол.
А из-за стойки бара, чураясь солнечного света, Тедди следит за мужчинами, прислушивается к их доводам — и в глубине души уверен, что проблема не в финансах: пока вели они свой кретинический диспут про оборотные капиталы, капитал Тедди вырос почти на двенадцать баксов — и это среди бела дня. И у него серьезные сомнения в том, что все беды города следует валить на крылечко дома Стэмперов. Нет, проблема в другом. По его взвешенному мнению…
— Кстати, Хендерсон, коль уж ты завел речь о Флойде: я его целый день не видел, а то и больше…
А к западу от дома в своей лачуге на буро-глинистом берегу Индианка Дженни просыпается, встает с раскладушки и натягивает платье, некогда алое, но вылинявшее до буро-глинистого, принимается вопрошать, кто повинен в плачевном состоянии ее дел и куда запропастилась чертова медаль Святого Христофора. На юге же Джонатан Бэйли Дрэгер вглядывается в дорогу перед собою в поисках места, где бы переночевать на пути в Орегон. На востоке почтальон пытается разобрать каракули на трехцентовой открытке и уже близок к капитуляции.