Порою блажь великая

Кизи Кен Элтон

— Козлы! — взревел старик. — Сукины сыны! Никакого уважения к сединам!

Он выхватил весло из-под навеса, но Хэнк газанул, и лодка понеслась по реке, оставив бушующего исполина на пристани — такого свирепого, такого гневного и такого неприкрыто польщенного их подколками, что я не в силах удержаться и присоединяюсь к хохоту Хэнка и Джо Бена. От смеха они едва не вываливаются из лодки. Напряженность, сковавшая Ли за завтраком, начинает разряжаться под впечатлением этой комедии на пристани. Хэнк же чувствует, как озабоченность жениной хандрой исчезает вместе с огнями дома за кормой. (На причале мы потешились над батей, как обычно, и Ли тоже

посмеялся — вроде как попустило его маленько. Теперь, думаю, можно и на разговор какой-никакой его вывести. Пора наладить контакт, хоть на полклеммы.) Рассветное небо светлеет, братья бросают друг на друга быстрые взгляды — но тотчас отводят глаза, ждут…

Поначалу я опасался быть ввергнутым в болотце болтовни с Хэнком и своим гномоподобным кузеном, но оба они выказывали не большую расположенность к беседам, нежели за завтраком. Было прохладно. Мотор, предоставленный самому себе, ворчал исправно, винтом взрезая хляби; мы же погрузились в пучины собственных мыслей, озаряемых льдисто-голубой зарей, только-только прочертившей контуры гор. Я уткнулся подбородком в каракуль на вороте куртки, что выдал мне Джо Бен, и поворотился так, чтоб предоставить колючей мороси щеку, а не глаза. Нос лодки плюх-плюх-плавно скакал по речной глади. Мотор рокотал раскатисто и упруго, уверенным баритоном перекрывая шепелявые жалобы воды. Хэнк правил лодкой вверх по реке, следуя ворчливым инструкциям Джо Бена, который сидел на носу и высматривал коряги. «Топляк по курсу, прими левее. Нормально». Мне было тепло и дремотно-от этого скольжения, от мягкой качки… от злобного мелодичного сипения воды, струящейся вдоль дюралевого корпуса неподвижной лодки.

(Всю дорогу вверх по реке я сидел затянутый, что узел на лаге, не имея ни малейшего представления, как бы с ним заговорить и о чем. Кажется, единственное, что я брякнул за все время — это что утречко погожее выдалось, вроде того…)

Рассвет передо мной постепенно материализовался из призрачной кондиции, обретая объем и форму, и лишь деревья да горы продолжали зиять рваными черными дырами в космосе. Грязно-матовая глазурь ползла по реке. Масляная пленка, готовая полыхнуть от единой спички — река адского пламени, простирающаяся до горизонта.

(Знаете, что? Тяжко говорить с кем-то, кого не видел уйму времени, и не говорить с ним тоже не легче. Уж тем более, когда так много надо сказать, но не знаешь, как.)

Покачиваясь, плыли мы по реке, мимо призрачных свай, висящих в плотной мгле, мимо керосиновых ламп за окошками бутафорских фасадов, мимо цепных церберов, бдительно лающих из-за кисейных деревьев; мимо ондатр, то и дело нырявших вглубь, в свои тайные укрытия, и оставлявших на прощание лишь серебристые знаки V на воде, мимо речных птиц, что заполошно срывались в воздух, блестками разбрасывая свой испуг.

(И я был весьма рад, когда мы подошли к берегу и захватили Энди — мне полегчало просто от того, что нашего полку прибыло, и мне больше не нужно морочиться поддержанием беседы.)

С небезопасного и шаткого мостика, нависавшего над рекой этаким продолжением тропинки, сбегавшей с увитого плющом берега, в лодку спустился еще один пассажир. Снулый-понурый-сутулый детина вдвое крупнее моего, но едва ли заметно старше половины моих лет. Он протопал по днищу лодки своими шипованными ботинками, чуть не опрокинув ее, и Хэнк представил нас друг другу:

— Это — Энди, а это — Энди, сядь, — твой кузен Лиланд Стэнфорд. Да садись ты, наконец.

Он был похож на медведя, страдающего всеми мыслимыми подростковыми напастями и комплексами:

у него были угри, выпирающий кадык и такая клиническая застенчивость, что с ним едва не случался обморок всякий раз, как я бросал взгляд в его сторону. Он кое-как уселся, зажатый меж собственных коленок, сконфуженно шурша коричневым бумажным пакетом, хранившим в себе по меньшей мере полновесную индюшку, а то и парочку. Его неловкость меня тронула.

— Я так понимаю, — решился поинтересоваться я, — ты тоже член Стэмперского Картеля?

Мой вопрос произвел на него неожиданно успокоительное действие:

— Угадал! — воскликнул он, осчастливленный. — Точно, так и есть.

И в этом спокойствии и счастье он тотчас закемарил на дне лодки, подоткнувшись брезентом.

Через несколько минут мы снова причалили за новым пассажиром. Мужик лет под сорок, облаченный в традиционную каску лесоруба и замызганный глиной комбинезон.

— Наш сосед, — объяснил Хэнк, когда мы направились к берегу. — Зовут Лес Гиббонс. Пильщик, пахал на «Тихоокеанский лес Ваконды», теперь без работы с этой забастовкой… Как жизнь, Лес?

Зверь постарше, поволосистее, погрязнее и чуть помельче нашего первого попутчика. Краснобай в той же степени, в какой Энди — молчун. Его язык работал без устали, умудряясь одновременно молоть порции жевательного табаку и такую сермяжно-цветистую чушь, что лишь с трудом удавалось убедить себя: это реальный человек, который говорит своими словами, а не какой-нибудь персонаж романа Эрскина Колдуэлла. [35]

— Дела неважные, Хэнк, — ответил Лес. — Совсем дрянь. По-чесноку, на бобах мы с жинкой да робятами, да и боб — последний сапсем, да соленую костяку сгрызаем. И конца края не видать — кудой тока мир котится? Коли профсоюзники наши не наладят дело прям чичас — ужо завтра с голоду как есть попухнем.

35

Эрскин Престон Колдуэлл (1903–1987) — американский писатель, в чьих романах крайне откровенно изображалась американская повседневная жизнь — в том числе жизнь бедняков Юга; по причине смелости подачи материала несколько раз в суде обвинялся в непристойности.

Хэнк покачал головой, положительно излучая сочувствие:

— Да, поди туго жене приходится?

— Не то слово! — сказал Лес и сделал паузу, чтобы, перегнувшись через борт, протолкнуть через лиловые губы табачную кашицу. — Но лапки кверху — это не по мне. Фигушки! Я вот и чичас в город еду, потому как слыхал, будто там на дорожные работы людев берут. Копать, значится. А чаво? — Он философски пожал плечами. — Не такие дела наши, чтоб нос воротить. Но вы-то, робят, небось еще и наварили на всей этой бузе? А? Так? Рад за вас. В-сам-деле рад. Вы, Стэмперы, парни что надо. Да, я честно рад. Но как же, мать-перемать, ненавижу я эту дорожную мутотундрию! Правда! До чего довели, Хэнк — до такого-то говна на лопате! Нет уж, не про белого человека эта работенка…

Лодка коснулась противоположного берега, и наш пассажир, снова сплюнув, — прямо на сиденье — встал и помпезно ступил на твердь.

— Спасибо, робяты! — он кивнул мне. — В-сам-деле, рад был познакомкаться, хлопчик. Да, спасибо вам. Звиняйте, что затруднил, но покудова я не выкуплю свою лохань у Тедди…

Хэнк великодушно отмахнулся от благодарностей:

— О чем речь, Лес.

— Ну уж нет уж, Хэнк… — Его рука дернулась к бумажнику — как нам всем было понятно, без малейшего намерения раскрывать его. — Нет уж, я вам не какой-нибудь халявщик. Позвольте…