Порридж и полента
Шрифт:
– А мой сын найдет себе другого отца, да?
– Ваш сын?
– Ну, бамбино, которого я сейчас вынашиваю и чей отец – Фортунато.
– Ох!
На этот раз Сьюзэн упала на подушку и обильно смочила ее слезами. Довольная Джозефина вышла из комнаты.
К одиннадцати часам Фортунато чувствовал себя настолько счастливым, что ему хотелось призвать в свидетели своего счастья каждого клиента, который обращался к нему за ключом. Он поднялся и выставил грудь колесом, когда еще более красивая, чем обычно, Сьюзэн подошла к нему и положила на стойку какой-то сверток.
– Это для вас, дарлинг [19] !
Крайне удивленный, он неловким движением развернул сверток и застыл от удивления, обнаружив там целлулоидную куклу.
– И это для меня?
– Точнее – для вашего ребенка.
– Простите, не понял?
– Для бэби, который будет у Джозефины и отцом которого являетесь вы!
– Но… но, Сьюзэн, это… Этого не может быть! Кто… кто мог вам сказать такую глупость?
– Ваша жена!
– Моя…
Если бы Фортунато в эту минуту сказали, что папа римский назначил его личным секретарем, это поразило бы его меньше.
19
Дорогой, дорогая (англ.).
– Ма ке! О какой жене вы говорите?
– О Джозефине! А может, у вас их несколько? Надеюсь, вас не удивит, что после всего этого я попрошу вас подготовить мой счет? Я иду собирать вещи!
Сьюзэн быстро направилась к лифту, и Фортунато ничего не успел сказать в ответ. Когда он пришел в себя, то сразу же побежал к матери и рассказал ей обо всем, что произошло, заодно поведав о своем отчаянии оттого, что не может защитить себя от вымыслов Джозефины. Донна Империя молча поднялась.
– Я сама это улажу!
Она поднялась лифтом на последний этаж. Донна Империя подошла к двери комнаты и без стука вошла. Стоявшая в лифчике и трусиках Джозефина от испуга вскрикнула. Не говоря ни слова, кастелянша подошла к ней и влепила две звонкие пощечины. Ровным голосом она спросила:
– Ты поняла, за что?
– Нет!
Не успела Джозефина поднять руку для защиты, как получила еще две пощечины.
– Ну что, к тебе вернулась память, Джозефина?
– Кажется, да…
– Тогда надевай платье и быстро, а то я занята, и мне некогда возиться с тобой!
Джозефина еще не успела окончательно привести в порядок одежду, как донна Империя схватила ее за руку и увлекла за собой к лифту. Они спустились на второй этаж. Кастелянша постучалась в дверь и втащила за собой Джозефину в комнату Сьюзэн, где та, обливаясь слезами, укладывала предусмотрительно захваченные с собой шерстяные вещи обратно в чемодан. Донна Империя вытолкнула Джозефину вперед.
– Говори!
И синьорине Пампарато пришлось рассказать, что она ни от кого не ждет бамбино, а между ней и Фортунато никогда ничего не было, кроме неразделенных чувств. Сьюзэн была так счастлива, что сразу же простила клеветницу, расцеловала ее и предложила свою дружбу.
Когда донна Империя вернулась к себе в кабинет, она сказала сыну:
– Ма ке! Видишь, как все было просто? Можешь всегда положиться на свою маму, фиглио мио [20] !…
А в это время, захлебываясь от радости, Сьюзэн объясняла Мери Джейн и Тэсс, почему она раздумала уезжать, и сказала им, что любит Фортунато еще больше, чем прежде.
Словно собака, потерявшая след, комиссар Прицци, доверив инспектору Кони наружное наблюдение за гостиницей, бродил по всем коридорам и закоулкам "Ла Каза Гранде" в поисках возможного виновника убийства. Он шнырял по комнатам, перерывал в них шкафы, допрашивал прислугу и, наконец, довел всех до состояния полного страха. Прицци очень хотелось, чтобы убийца Маргоне все еще находился в гостинице потому, что, во-первых, это устраивало его самого, поскольку он не любил утомительных переездов, и, во-вторых, потому, что, следуя здравому смыслу, это должно было быть именно так, а не иначе. Естественно, он уже знал о стычке между Джозефиной и Фортунато, переросшей в потасовку, в которой англичанки одержали верх над туземцами. Не соглашаясь с общественным мнением, в котором преобладала мысль о том, что происшествие явилось следствием любовной размолвки, Массимо полагал, что кроме ревности, у этой ссоры могла быть и другая причина, и связывал эту причину с убийством Маргоне. А когда комиссар Прицци вбивал себе что-то в голову, никто не мог разубедить его в этом.
20
Сыночек мой (итал.)
По случайному стечению обстоятельств, директор, сидя в кресле за колонной, случайно услышал короткий разговор, происшедший между Джозефиной и Пьетро.
– Правда, что донна Империя тебя ударила?
– Это не твое дело!
– Я никому не позволю поднимать на тебя руку!
– Ты не имеешь права ни запрещать, ни позволять мне!
– Ма ке! Неужели ты собираешься опять вернуться к Фортунато после всего, что он с тобой натворил?
– Бедненький Пьетро… Ты ничего не понимаешь в любви!
Будучи вне себя, бывший лифтер взревел:
– Предупреждаю, Джозефина, я скорее убью тебя, чем увижу в объятиях какого-то Фортунато!
В ответ она дерзко рассмеялась.
– А наш маленький Пьетро играет в настоящего мужчину!
Директор подошел к бюро обслуживания, где Джозефина в это время говорила Фортунато:
– Я никогда не забуду, как со мной обошлась твоя мать. Но она застала меня врасплох! И я не собираюсь выбывать из борьбы! Ты все равно не женишься на своей потребительнице порриджа!
– И кто же мне сможет в этом помешать?
– Я!
– Ты? И как же ты собираешься это сделать?
– Это моя забота.
– Ма ке! Ты совсем сошла с ума, Джозефина!
– Сумасшедшая я или нет, но, если сегодня вечером, в восемнадцать тридцать, ты не зайдешь ко мне и не выслушаешь того, что я должна тебе сказать, ты об этом пожалеешь!
И синьорина Пампарато уверенным шагом человека, знающего, что непременно добъется того, чего хочет, направилась прочь.
Массимо Прицци вместе с Элеонорой, на которой была прозрачная ночная рубашка, только-только лег в постель. В этот вечер синьора Прицци ощущала прилив нежности, и ей казалось, что ее комиссар был готов ответить взаимностью на ее любовные заигрывания. Они нежно беседовали между собой, и Элеонора прошептала:
– Знаешь, Массимо, ведь ты – самый красивый мужчина, которого я когда-либо видела на свете!
Обычно комиссару хватало здравого смысла для того, чтобы помнить, что он больше похож на цаплю, чем на Аполлона, но сейчас он настолько потерял ощущение реальности, что лишь вздохнул.
– Думаешь,Элеонора мио?
– Уверена в этом… А что я для тебя?
– Ты? О, ты…
Синьоре Прицци так и не пришлось узнать о том, что она значит для своего мужа, так как резкий неожиданный телефонный звонок прервал их нежные изъяснения. Если бы Элеонора была мужчиной, она бы точно так же грубо выругалась, как это сделал ее муж. И все же именно она сняла трубку, чтобы ответить на настойчивый звонок.