Порридж и полента
Шрифт:
Сыозэн сказала, что она гоже помолвлена с Фортунато Маринео. Неожиданно посреди воцарившейся с приходом полицейских относительной тишины послышались какие-то странные звуки, и Прицци, сделав несколько шагов вперед, обнаружил позади плотных рядов собравшихся на кухне людей сидевших прямо на полу и целовавшихся Энрико и Мери Джейн. Сначала он даже немного растерялся.
– Ма ке! Вот это да! Эти двое решили воспользоваться присутствием полиции для того, чтобы лапать друг друга!
В одну секунду Мери Джейн вскочила и с негодованием ответила:
– Вы говорите отвратительные вещи! Мы не… не делали того, что вы сказали! Сами вы…
Нахмурив брови и скривив рот, полицейский спросил:
– Так кто я?
– Не могу это выразить по-итальянски… но это – некрасивое слово!
– А вы? Неужели вы считаете, что это хорошо,– втихую целоваться, когда здесь произошло убийство?
– Не вижу никакой связи!
Прицци недовольно пожал плечами и громко сказал, обращаясь к Кони:
– У этих северян нет никакого понятия о приличиях… А что дон Паскуале: скоро он собирается прийти в себя?
Как раз в эту минуту появился директор с мокрыми глазами и затуманенным взглядом, отвисшей губой, весь вид которого выражал полную покорность судьбе. Полицейский грубо окликнул его:
– Ну наконец-то вы появились! У вас здесь происходит настоящая резня, а вы решили падать в обмороки!
– Это… это выше моих сил, синьор комиссар… Эти убийства в МОЕЙ гостинице… Я… я не смогу этого вынести…
– Ma ке! В таком случае уходите на пенсию!
– Я так и сделаю, если только до этого не покончу с собой!
– Пока этого еще не случилось, предоставьте мне помещение, где я мог бы допросить всех этих людей!
Результаты допросов были самыми разными. Большинство людей ничего не знало, а остальным только казалось, что они что-то знают. Альбертина долго оплакивала свою прекрасную девочку и требовала правосудия. Людовико заявил комиссару, что, если преступника не казнят на месте, он произведет революцию. Дон Паскуале только вздыхал и всхлипывал по поводу утраченной репутации и смерти Джозефины, которую он любил, несмотря на ее взбалмошный характер. Он признался в том, что не прогонял ее с работы лишь потому, что не хотел остаться без ее отца – короля паштета из кролика, которого большинство лигурийцев, ошибочно или нет, но, скорее всего, ошибочно, считали королем кухни на всем полуострове. Ансельмо выложил все, что думал об этой вертихвостке Джозефине, ужасный конец которой его ничуть не удивил. Донна Империя довольствовалась заявлением о том, что, будучи матерью Фортунато, она отвечает за него как за себя и считает идиотом каждого, кто мог бы допустить мысль о том, что он и есть убийца. К этому она добавила, что, если на Фортунато будут и дальше совершаться нападки по непонятным для нее причинам, в которых просматривается рука сторонников недобитых фашистов, она доберется до Министерства юстиции, где у нее есть высокопоставленный родственник.
Массимо с издевкой спросил:
– Может, он каждый день видится с самим министром?
– Конечно видится, раз он работает у него стенографистом!
Англичанки еще раз вывели Прицци из себя, заявив, что у них на родине не обвиняют невинных людей без веских на то доказательств. Комиссар предупредил их, что, если они станут вмешиваться в то, что их не касается, он вышлет их за пределы страны, на что они ответили, что это бы их сильно удивило, если бы он решился на такой шаг по отношению к людям, получившим приглашение от самого посольства Италии в Лондоне.
Энрико Вальместа сказал, что для него Джозефина была глубоко безразлична и что на свете существует лишь одна девушка, заслуживающая внимания: Мери Джейн Мачелни. Комиссару очень хотелось хоть раз стукнуть его, чтобы дать разрядку своим нервам. Ну, а Пьетро Лачи продолжал обвинять Фортунато в том, что он – убийца Джозефипы. Он подслушал их разговор и знал, что Джозефина пригласила к себе Фортунато, а кроме того, он видел, как тот выходил из ее комнаты.
– Фортунато вам чем-то не нравится, а?
– Не нравится.
– Могу ли я спросить почему?
– Потому, что Джозефина любила его.
– А вы любили вышеназванную Джозефину, но без взаимности с ее стороны?
– Да.
– Молодой человек, а не считаете ли вы, что итальянская полиция только и существует для того, чтобы мстить за чье-то униженное достоинство и помогать сводить счеты, а?
– Но я же видел его!
– Допустим. Кстати, эта англичанка, Тэсс Джиллингхем, – ваша невеста?
– Это она так считает!
– Значит, это не так?
– Нет, не так.
– Кажется, у вас очень сложные сердечные привязанности, синьор Лачи. Нам, безусловно, придется еще раз увидеться с вами и побеседовать об этом.
Фортунато держался не так хорошо.
– Вам предъявлены серьезные обвинения, Маринео.
– Что я могу поделать?
– Оправдаться.
– Как?
– Например, если будете с нами откровенны.
– Никто мне не верит. Послушайте, синьор комиссар, я никогда не любил Джозефину, которая все время вертелась возле меня.
– А ведь она была красивой девушкой, разве не так?
– Возможно, но она не была в моем вкусе…
– Тогда как мисс Рэдсток?…
– Она – да. Послушайте, синьор комиссар: я всем сердцем люблю Сьюзэн; зачем же мне потребовалось бы убивать Джозефину из ревности?
– Допустим, что вы правы. Но почему же тогда вы были у нее в комнате?
– Она приказала мне зайти к ней.
– Приказала?
– При помощи угроз.
– Каких угроз?
– О, это старая песня! Если ты не придешь, пожалеешь об этом, будешь раскаиваться, но будет поздно, и так далее…
– Вы не восприняли эти угрозы всерьез?
– Совершенно.
– И все же вы зашли к ней?
– Я хотел уговорить ее больше не мешать мне.
– Что она вам говорила?
– Что если я соглашусь поехать с ней в Рим, нас там будет ждать счастливое будущее, вместо того чтобы обслуживать других, нас самих будут там обслуживать; в общем, разную чепуху!
– Она была жива, когда вы выходили от нее?
– Она даже ласково назвала меня маленьким негодяем, когда я закрывал за собой дверь, и, должен добавить, в коридоре в этот момент никого не было.