Портрет Алтовити
Шрифт:
– Не верю я, – перебила Ева, – не верю я, что вам девяносто два. В девяносто два таких мозгов, как у вас, не бывает. Вы – аномалия.
Наталья Андреевна порозовела от удовольствия.
– Мерси вас. Пусть. Аномалия. А вы что, хотите, чтобы все вот так? – Изобразила, как: открыла рот, вывалила язык на сторону, глаза закатила. – Нет, милочка моя, если до этого дойдет, я – стакан с ядом и – прощайте! Невидима, невидима! Кто это кричал? Из книжки какой-то, не помню. Только вот Николаша. Хотя, если я стану такой, – опять изобразила, – то я и Николаше не в радость. Значит, я с вами не говорила о Диане?
Ева покачала головой.
– Отвлекитесь, отвлекитесь! – вскричала Наталья Андреевна, заглядывая ей в глаза, – отвлекитесь от своего пупка, сколько можно? Оглянитесь. Вам непросто, всем непросто. А в Индии голодают дети. Да я не шучу! Я серьезно! Они и в самом деле там голодают. Знаете, как в одной книжке, очень прекрасной, написано:
– Ужас?
– Ужас, – снисходительно повторила Наталья Андреевна. – Потому что вся их история – ужасна! Я ее видела один-единственный раз. Дюймовочка. Личико беленькое-беленькое, маленькое-маленькое. Талия – как у осы. Голос – как у колокольчика. У нас в институте благородных девиц, где я училась восемьдесят лет назад, девочка такая была в параллельном классе. Плохо, кстати, кончила, мне говорили. В Константинополе. Самой древней профессией зарабатывала себе и любовнику своему на наркотики. Потом не знаю, куда делась. Провалилась за обшлаг истории. Ах, кого только Бог не принимает? Погуляйте по смиренному кладбищу, полюбуйтесь!
Ева сделала вид, что поправляет скатерть.
– Да, а Диана вообще возникла неизвестно откуда. У меня подозрение, что он с ней познакомился то ли в бане – там девочки мальчикам массаж делают, то ли на вокзале, то ли в аэропорту, но она по той же части, что и моя соученица константинопольская. Хотя Арсений в этом не признается. И у них сразу пошло. Опять-таки что значит: сразу? Сразу он, я думаю, ей отвесил полный карман ваших американских. Но она в него влюбилась, вот что я думаю. Ибо таким женщинам тоже нужна любовь. Не меньше, чем вам, порядочным. – Наталья Андреевна засмеялась, слизнула кусочек помады с лиловатой губы, сняла его с языка скрюченным указательным пальцем, рассмотрела и вытерла о юбку. – Да и все это такая глупость: порядочная, непорядочная! Как сложилось у человека, так и сложилось! Полным-полно порядочных, а в Индии-то детки все равно голодают! – Она махнула рукой. – Ну, и влюбилась в него Дюймовочка. А он – оче-е-ень прекрасноду-у-уш-ней-ше-е существо! Наивен. Он никогда ничего к первой жене не испытывал, тверда была уж очень, не прошибешь, ну, а мальчика… Как вам сказать? Мужчина ведь так устроен: любит женщину, так и ребенка любит, а нет – так нет. Короче, он полетел в Америку и развелся. И вернулся в Москву. А ему говорят: она в Турции. Он как бешеный за ней в Турцию. Там не нашел. Она, говорят, в Германии. Он – в Германию. Ну, и так далее. Наконец встретились на какой-то льдине. Шучу. Встретились, и он женился. И все это уже третий год тянется. Он – поскольку запойный – семью никакую, даже из двух человек, содержать не в состоянии, так что Дианочка подумала-подумала и вернулась в свой прежний бизнес. Сначала она ему врала. Говорила, что работает с какими-то ансамблями выездными. Косметичкой, гримершей и парикмахершей. Поэтому и катается. Но он дотошный, узнал правду. И вот тут я не совсем понимаю… – Наталья Андреевна задумчиво сощурилась. – То ли он на эту правду глаза закрывает, то ли он, как Раскольников Соню, ее воскрешать собирается? То ли он какую-то еще философию придумал? Не знаю, не знаю. Живут душа в душу. Когда вместе. А проще сказать – помирают душа в душу. Потому что – если она приезжает на месяц-другой – у нее у самой обязательно сначала депрессия. Арсик ее выхаживает. Чуть только она в себя придет, перышки почистит, глядишь: он завалился. Тут уж она рукава засучивает, давай его вызволять! И как! По первому разряду! Капельницы ставят, медсестры дежурят, апельсиновым соком отливают! При этом любят они друг дружку, позавидовать можно! Он ее непрерывно ваяет. Сплошные скульптурные портреты. Даже из хлеба.
– Ну, так у них все хорошо?
– Какое хорошо! Ее уже три месяца, если не больше, в Москве нет, – шепотом сказала Наталья Андреевна. – Я сначала спрашивала, потом смотрю: он на стенку лезет, – перестала. Перед Новым годом сообщил, что вот-вот приедет. На Новый год обязательно. И ничего. Она и не звонит. А это плохой знак. Я думаю, либо она сама в переплет какой-нибудь попала, либо еще что… Но мне, знаете, тоже не по себе: муж мой, генерал, сострадал ему до последней минуты дыхания! Да и Арсик ко мне всегда так был родственен…
– Eva, – закричал вдруг Саша, – look at the sun! There is my daddy ‘s face in it, really! [44]
Ева посмотрела в окно и увидела темно-желтое высоколобое солнце, которое с выражением веселой тревоги выглянуло из-за облаков и, зацепившись за невидимый небесный крюк, потекло на землю, быстро теряя очертания.
– По-русски! – приказала Ева. – Только по-русски!
– I can’t! Look at his face! This is my daddy! Where is he going? [45]
44
Ева, посмотри на солнце! Это прямо папино лицо! (англ.)
45
Я не могу! Посмотри на его лицо! Это мой папа! Где он? (англ.)
– Что он говорит? – снисходительно поинтересовалась старуха. – Что это он так разорался?
– Daddy! – надрывался Саша. – Look! This is my daddy! [46]
Ева попробовала взять его на руки. Саша вырвался и, как обезьянка, залез на подоконник. Она обхватила его обеими руками.
– Да что такое он увидел там, Господи? – уже раздражаясь, что ей не отвечают, повторила Наталья Андреевна.
– Ему показалось, что солнце похоже на его отца. Ну, знаете, как у детей…
46
Папа! Смотри! Это мой папа! (англ.)
– Look! Look! [47] – кричал Саша, протягивая к солнцу левую руку. Правой он упирался в Евино лицо, отталкивая его от себя.
– Это забавно, – с интересом сказала старуха. – Вот видите, а вы говорите: девяносто два. Я за все девяносто два ни разу не слышала, чтобы ребенок увидел в небе изображение родного отца. С чего это вдруг?
Большое темное облако наползло на желтый бугор и закрыло его. Саша громко всхлипнул и закусил губу, боясь расплакаться.
47
Смотри! Смотри! (англ.)
– Сейчас мы пойдем гулять, – торопливо сказала Ева, целуя его. – Пойдем на бульвар, там дети, горки…
– I don’t want на бульвар, – с ненавистью сказал Саша. – I don’t want дети! I’m not Russian, I’m from New York! Where did my daddy go? [48]
– Ну, я пойду, – высокомерно кивнула старуха, с трудом вставая с кресла. – Не плачь, Сашенька. Скоро она увезет тебя обратно в Нью-Йорк. Там папа…
Ева посмотрела на нее исподлобья.
– Вы считаете, что мне пора возвращаться?
48
Я не хочу… Я не русский, я из Нью-Йорка! Куда делся папа? (англ.)
Наталья Андреевна опять опустилась на табуретку.
– Вот у меня странная память, – пробормотала она. – Вы уедете, и я вас сразу забуду. И голос ваш, и руки, и ноги, все забуду. Начисто! А потом через полгода, через год я вас вдруг – хоп! – и вспомню. И больше не отпущу. У меня так со всеми было. И с мужьями, и с родственниками. Я их всех сначала – начи-и-исто-о! – забывала. Как будто и впрямь в землю закапывала. А потом они ко мне возвращались. Может, я поэтому так долго и живу, а? Потому что во мне много… как их назвать? – «возвращенцев». Они мне и силы подбрасывают, а? Как у нас по телевизору теперь любят говорить: «энергетику»? А вот с ним… – Она перевернула ладонями вверх свои маленькие, в черных старческих пятнах, руки. Посмотрела на них внимательно. – С ним, про кого я вам говорила, что родить от него не успела, – с ним не так. Не дал он мне себя в землю спрятать. Измотал всю. Говорят ведь, что горе изматывает. До сих пор – а ведь я глубо-о-о-кая древность! – каждый волосок его помню. Что за чертовщина такая? Что я ему далась? Когда любят, так, наоборот, отпускают, продышаться дают. Ведь верно? Верно. Что, например, вы вот ходите здесь сама не своя? В чем, собственно, дело? Уедете – вернетесь. Не уедете – не вернетесь. Суждено вам расстаться – значит, расстанетесь. Суждено вам на том свете встретиться – значит, встретитесь. Не нашим умом, а Божьим судом…