Портреты иносказательных женщин
Шрифт:
Вера стала часто оставаться там, где жил теперь я. Это радовало.
Покой
Тень, появившись под солнцем, исчезнет при свете его.
Мы с Верой наслаждались друг другом. Вместе ужинали, смеялись, спорили, ходили в театр и кино. Общались с разными людьми. Иногда вечерами мы с Верой забирались на диван и там, расслабленные уютом, читали по очереди вслух книги. Просто читали друг другу. Потом с интересом обсуждали прочитанное. Я даже не помню, чья это была идея. Хорошая идея. Это было увлекательно, позволяло нам постигать внутренний мир друг друга.
Вообще, если Веру что-нибудь хоть немного интересовало, трогало, то она всегда отдавалась этому без остатка. Ее захватывало какое-нибудь событие, новость, прочитанная книга и она могла часами рассказывать мне об этом. Я с удовольствием слушал и по-доброму завидовал ее лживой искренности, искренности впечатлений, искренности жизни.
Еще мне запомнилась одна ночь. Теплым летом мы отдыхали на даче у каких-то знакомых. После увеселительных мероприятий, диспутов и возлияний мы с Верой забрались на крышу и лежали там под звездным небом. Небеса, усыпанные маленькими огоньками, затерянными в невообразимо далеком пространстве и времени. Мы молча лежали рядом, касаясь друг друга обнаженными плечами.
Зеркало
– Зеркало – это ложь. Оно обманывает тебя, ты выглядишь не так. Ты не можешь отражаться в нем, это происки дьявола. Я вижу тебя, ты – прозрачность. Мое отражение тоже там, но и это не я. Мы оба прозрачны.
Ты можешь увидеть это, если не испугаешься, – так говорил ей я.
Балкон
Мы тогда праздновали какой-то праздник. Или это была очередная студенческая вечеринка, без каких бы то ни было видимых поводов. Не помню точно. Собралась большая компания. Я напился. Был зол и перевозбужден. Незадолго до этого я пережил одну чужую и невероятно близкую для себя смерть. На вечеринке была одна «подруга» Веры. «Подруга», которую я всегда недолюбливал. Так часто бывает: мужчины не любят близких «подруг» своих женщин, блядоватых «подруг». Ведь, понятно, что рано или поздно влияние «подруги» выместит влияние мужчины. Я не был исключением. Еще я не был исключением в том, что в мою голову заползала мысль о том, чтобы переспать с ней, но я душил эту мысль всякий раз, как видел ее у себя в голове. Эта «подруга» была из тех молодых женщин, которые от природы обладают хорошей внешностью, но из-за собственной лени эту внешность уродуют. У нее было миловидное лицо с правильными чертами, разве что нос чересчур заострялся к кончику, но это не выглядело как изъян, скорое как необычная черта. Она обладала длинными стройными ногами, широкими бедрами, которые завершались крепким соблазнительным задом, ее прекрасные полные груди, напоминающие по форме спелые дыни, нередко выглядывали из декольте, чтобы быть непременно обласканными плотоядностью мужских взглядов. Но все это природное добро «подруга» Веры тщательным образом уродовала своим образом жизни. Она никогда не занималась спортом, любила поспать, пожрать и выпить (делала это с размахом), что не могло не отразиться на всем вышеописанном великолепии. Лицо со временем потеряло былую четкость линий: щеки раздулись, забрезжил второй подбородок. Ноги, все еще на редкость красивые, если глядеть на них снизу вверх, венчались теперь свисающим с былой талии мягким, обтянутым молодой, чуточку розовой кожей салом, сало присутствовало также на животе. Лишний живот и бока были особенно сильно заметны, когда она сидела, в стоячем положении недостатки фигуры тщились скрыться за одеждой и удачными ракурсами. Молодость и природная данность боролись в этой девушке с надвигающимся запустением тела. Но жир еще не был на ней вопиющим, каким он бывает у людей с большим избытком веса, его было на «подруге» ровно столько, сколько нужно, чтобы испортить красоту и гармонию. Причем к грудям все это не относилось, перси оставались по-прежнему великолепными.
Лично у меня нет определенных предпочтений в женских фигурах. Я люблю всяких женщин. Ближе, конечно, стройные, но при этом женственные формы, заметная грудь, бедра, но и в худеньких есть своя прелесть. Дело вкуса и природы. А дородная женщина хороша, когда не обвисла и не запущена. Но самое главное в женщине – стать. Умение себя преподать. Что ж, этой девушке было грех жаловаться на природу, она красива, могла бы быть красива, если бы не запустила себя, если бы немного изменила образ жизни, привнесла бы в нее капельку спорта и силы воли, но нет. Угробить такую прелесть в столь молодом возрасте мне кажется святотатством. Я наблюдал за ней и мне было жаль, что она даже не отдает себе отчета в том, насколько лучше могла бы выглядеть, если бы немного поработала над собой. Такое часто встречается.
Мужикам в этом смысле проще, мужчина не обязан быть красивым, так как мы привлекаем женщин больше не внешностью, а внутренним содержанием. Внутренним стержнем, силой, которая не измеряется выпирающими мускулами (иметь их все же было б неплохо). Женщины же привлекают нас, прежде всего, внешне, и это правильно. Это уже потом все становится ясно, когда конфетка избавлена от красочной обертки. Иногда, когда я вижу роскошную женщину, я не перестаю дивиться тому, как тут все грамотно для нас людей устроено. Красивой женщине можно быть круглой дурой, она может вообще только мычать, или скорее мурчать (мычать буду рядом с ней я), этого вполне достаточно для красоты. Женщина – это лучшее произведение искусства. Жаль только, что красота тленна. Но в жизни многое жаль, и это придется принять.
Такова была «подруга» моей Веры. В процессе нетрезвого с ней разговора на повышенных тонах я сказал:
– Ты хочешь увидеть смерть?! Хочешь, я прямо сейчас покажу тебе ее?!
– Ну, давай, – провоцировала «подруга», – покажи!
Ее серо-зеленые бесстрашно-пьяные глаза глядели в мутное стекло моих.
– Да перестаньте вы, – говорил нам кто-то, пытаясь разрядить накаляющуюся обстановку.
Но я уже никого и ничего не замечал. Алкоголь, смешавшись со злобой и бессилием, придал мне решимости.
– Смотри! – крикнул я и ринулся к балкону.
Двенадцатый этаж. Никто не успел ничего понять. Я уже висел, крепко сжав руками холод железных перил. Я не хотел кончать жизнь самоубийством, тем более делать это демонстративно. Но в тот момент я вдруг в одну секунду был готов просто умереть. Вот так глупо, непонятно, абсурдно и некрасиво. Кому и что я мог этим доказать? Никому и ничего. Как и любое самоубийство, эта выходка ничего бы не изменила. И я отчетливо понимал это тогда. Кроме, пожалуй, одного – вместо веселого задора и пьяной пустой болтовни головы наполнились бы непонимающей тишиной. Как так? Вроде бы секунду назад все было хорошо, а тут раз и мертвый Вовка на асфальте. Ради этого чистого и честного момента я готов был разжать посиневшие пальцы. Было плевать. Ведь я был пьян. Вдруг захотелось испортить всем праздник, бросив свое молодое тело на твердый ночной асфальт. Это был порыв. Когда я висел, в голове моей летели безудержные, туповатые от выпитого мысли: «Отпусти перила. Просто отпусти и всё. Всё закончится. Всё… Всё… Нет…» (в реальности пронеслись секунды). Прохладный осенний ветер вмиг охладил мое горящее естеством тело. Я глянул вниз. Было высоко.
После того, как я снова оказался в наполненной жизнью квартире, меня охватило ощущение всеобщего помешательства. Димка еле сдержался, чтобы не разбить мне лицо. Зря сдержался. Я курил. Дрожь поселилась в груди. Пытался улыбаться, сказал, что хотел просто пошутить. И даже на миг не сомневался в том, что не прыгну. Я-то знал, что на самом деле сомневался. Еще как! Ведь я был пьян, а это многое значит. Описывать опьянение нелегко. Слова, как их не складывай, непреодолимо трезвы, а я бывал пьян. И в этом состоянии существовал, изменял своим бытием мир, делал это так, как не сделал бы трезвым. Донести это состояние словесными конструкциями невероятно сложно, или вовсе невозможно. Пытаешься передать туман в голове, чистоту эмоций, нелепость поступков и слов, но все это разбивается вдребезги о трезвость черных букв, складывающихся в слова, а потом в предложения. И прочитывая написанное, поражаешься, насколько ты далек от того своего состояния и как же чертовски сложно адекватно понять неадекватность.
«Подруга», которой я хотел показать смерть, старалась больше не смотреть в стекло моих глаз. И в последующие наши с ней встречи делала это лишь украдкой. Я же усвоил урок, что смерть – не игрушка. И что не стоит лишний раз искушать ее.
Сюрреализм
В комнате господствовала душная ночь. Вера крепко спала рядом. Я долго не мог заснуть. Несколько раз вставал, чтобы размять вялые ноги и покурить. Бессонные сигареты. Это когда сидишь на твердом табурете, видишь свое взъерошено-помятое отражение, живущее в темном зеркале ночного, горящего чужими огоньками окна. Вокруг тишина, лишь уютно-домашний шум закипающего на плите чайника. И дым… дым… дым… Смятый окурок… Черный чай наполнил стакан на треть. И снова дым… Пора спать. Завтра ранний подъем. Возвращаюсь к дивану, к спящей на нем без меня Вере. Как можно осторожней я улегся на край. Потревоженная Вера недовольно отвернулась к стене, пробормотав что-то несвязное в своем сонном небытии. Я неподвижно лежал на спине. Глубоко дышал. Пытался разогнать неуемные мысли. Мысли, словно люди в «желтом доме» моей головы. Одни спят без задних ног (как будто бывают передние), другие – бодрствуют, разговаривают сами с собой, бредят, носятся обезумевшие с разинутыми ртами, орут друг на друга и ругаются матом. Как главврач в больнице для душевнобольных, я обхожу палату за палатой, в которых беснуются мои мысли. Так я пытался уснуть. И вдруг я ощутил себя спящим. Странно спящим. Я осознаю себя, навзничь лежащим рядом с Верой в душной комнате, закутанным в саван благоухающего постельного белья, но я при всем этом сплю. Как такое может быть? Меня охватил ужас! Когда ты спишь, то погружаешься в сон и больше не владеешь собой. Хотя иногда во сне можешь усилием воли заставить себя проснуться. Редко, но так бывает. В этот раз со мной происходило нечто другое. Я не сплю и при этом сплю. Я застрял между сном и явью. Я понимаю, что лежу рядом со своей Верой. Она спит и ничего не подозревает, а я лежу и не могу сдвинуться с места. Я не могу просто взять и открыть глаза, просто взять и поднять свою руку, просто встать и снова пойти покурить, произнести что-нибудь, перевернуться на другой бок, разбудить Веру, сделать хоть что-нибудь. Я не в силах. Мне ничего не снится. Я не сплю и при этом я сплю. Жуть. Я кричу неистово: разбуди меня!!! Разбуди меня! Вера! Вера! Вера! Разбуди меня! Это ужас! Я понимаю, что на самом деле я не кричу. Я открываю и закрываю свой онемевший рот, будто рыба, выброшенная на берег. Я молча кричу, как кричит картина Эдварда Мунка. Разбуди меня! Разбуди меня, умоляю! Ужас заполнил меня до краев. Ужас переполнил меня. Он стал литься через край, из ноздрей, из ушей… ото всюду. Паника! Разбуди меня, Вера! Просто растормоши меня, ущипни, ударь, сделай хоть что-нибудь! Только разбуди! Так я бился, кричал, вопил, орал, изнемогал, захлебывался исступлением и собственным страхом. Все это происходило внутри, внутри чертового спящего и неспящего меня. Но снаружи я просто лежал, словно труп в молчании и одиночестве. В тишине. Но ведь я не труп. Я жив! Я все осознаю, слышу и ощущаю, только не могу пошевелиться. Вера! Разбуди же меня! И мне это все не снится. Я точно знаю. Боже, мне страшно! Словно меня похоронили заживо. Словно живым затолкали в гроб. И я бьюсь в нем, стучусь, тарабаню по крышке, царапаю сосновые свои доски, но все бесполезно… все уже ушли на памятный обед, кушать кутью и пить компот из сухофруктов. Эй, погодите, друзья! Все бросили меня. Никто меня не слышит. И гроб стоит неподвижно. Словно в нем лежит труп. Но ведь я пока не труп! Я здесь, и я жив! Разбудите же меня!!! Но Вера ничего не слышит. Она просто спит. Лежит рядом со мной и смотрит свои цветные сны. Лежит рядом с молчаливым гробом, в котором я уже остервенел от ужаса. Я тщусь вырвать из своей немой глотки хоть какой-то звук, силюсь пошевелить ногой, рукой… просто сдвинуться с места. Вдруг мне удалось пошевелить пальцами левой руки… чуть-чуть, мои пальцы из мира сна начали двигаться, точнее не сна, а чего-то между сном и явью. Это еле заметное движение далось мне с невозможным трудом. Я кричу во всю силу. Но слышу своими неспящими ушами, что из меня вырываются лишь постанывания. Ну, наконец-то!!! Я услышал Веру! Вот она тормошит меня. Да! Еще! Бей меня, сбрось с дивана, сделай что-нибудь, только разбуди! Кричу ей я! Но она не слышит меня. И я не слышу себя. Я кричу внутри себя, снаружи я лежу как бревно, как мертвец.
– Володя! Володя! Что с тобой?! Проснись! Проснись! – слышу я ее голос из мира неспящих людей.
Тормоши меня! Ну же! Я слышу тебя. Я не сплю. Но я сплю… Буди же меня! Ещё! Ещё! Сильнее! Вера не слишком настойчиво меня будит. Она не знает, нужно ли. Она сомневается. Опасается. Не сомневайся! Умоляю! Пробуди… Есть… Крышка гроба открылась, я увидел сидящую рядом с собой испуганную, взлохмаченную Веру, в белой полупрозрачной ночной рубашке.
– Что с тобой? Тебе плохо? Тебе приснился кошмар? – спрашивает она, держа руку у меня на груди.