Поручик Ржевский или Любовь по гусарски

Ульев Сергей

Ржевский нахлобучил на голову соломенную шляпу, взял под мышку халат с завернутым в него кивером и пошел к выходу из сарая.

– Заходи, как приспичит!
– крикнула ему вслед Анфиса.

Он промычал в ответ что-то невразумительное и вышел за дверь.

"Если бы каждую женщину я навещал хотя бы дважды, - прикинул он в уме, - откуда бы у меня взялись новые знакомства? Мне бы прежних хватило до глубокой старости. И еще бы осталось!"

Вспоминая по пути своих любовниц, Ржевский быстро добрался до дома Авдотьи Ильиничны, переоделся в свой гусарский

мундир, оседлал коня и поскакал в трактир.

Глава 14

Констипасьон

Ротмистр Лейкин привык держать свое слово. Тело свое он держал гораздо хуже. Особенно после пятой стопки. Зато поручик Ржевский знал: если Лейкин обещался ждать его в трактире под столом у окна, он там и будет. Поэтому, как только Ржевский оказался в трактире, он сразу же направился к окну. Заглянув под стол, он увидел там ротмистра. Тот крепко спал, положив себе под голову сапог.

Ржевский пересчитал сапоги на ногах Лейкина. Их было двое, по одному на каждую ногу. Оставалось загадкой, откуда взялся третий.

К поручику подскочил трактирщик, бородатый мужик с сизым носом, в косоворотке и с фуражкой на голове.

– Вот, полюбуйтесь, ваше благородие!

– А что такое, Лука Фомич?

– Ихнее благородие, - трактирщик кивнул под стол, - с меня сапог сняли и не отдают. Я уж подушку им предлагал, не хотят. Говорят, гусару нет милей подружки, тьфу, подушки, чем сапог. И саблей мне грозились. Голову, говорят, снесем - покудахчешь тогда у них. Как же я без головы-то покудахчу? Любой дурак знает, что без головы даже курица не кудахчет. А мне без головы никак нельзя, мне выручку считать надо. Сколько чего за день выпито, сколько сожрато. Мне голова нужна. И сапог нужен. А их благородие сняли и спят на нем. Я теперь только и слежу; вдруг отвернусь, а они с сапогом моим убегут? А может, они до утра спать будут? Мне ведь и до ветру надо отлучиться, и жене по пятое число всыпать. Она, сволочь, петуха моего любимого зарезала.
– Трактирщик утер фартуком сопли.
– Петька, он такой доверчивый был, ласковый. Я ж ей, падле, говорил, какой петух для супа, а какой для курей, ну, чтоб те беременели не яйцами, а цыплятами. А она, сволочь, жена то есть, башку моему любимцу взяла и оттяпала. Перепутала, говорит. Я говорю, лучше б ты, стерва, его петушиную голову со своей куриной башкой перепутала.

– Тебе бы тогда мяса на неделю хватило, - сказал Ржевский.

– Думаете, ваше благородие?
– почесал в затылке трактирщик.
– Да ведь жалко жену. Жена все-таки. Чай, не курица.

– Ну, полно, брат, трепаться, еще ротмистра разбудишь. А он, если проснется не в духе, буянить начнет. Побьет тебе тут все, будешь до скончания века убытки подсчитывать.

От испуга трактирщик сошел с лица. Дрожащей рукой перекрестился.

– Так ведь ихнее благородие не впервой у меня упились, - просипел он.
– Раньше Бог миловал.

– Над ротмистром Лейкиным один Бог - майор Гусев.

Услышав сквозь сон знакомую фамилию, Лейкин положил ладонь с двумя оттопыренными пальцами на висок.

– Господин майор, позвольте доложить, я вас имел, - заплетающимся языком промямлил он, не открывая глаз.
– Имел, имею и иметь б-буду... Честь имею!
– И похлопал себя по ляжке.

На его красном от перепоя лице расплылась блаженная улыбка.

Трактирщик покачал головой:

– Тю-тю-тю...

– Не было такого, - сказал Ржевский.
– Бредит он.

– Спьяну чего не брякнешь, - охотно согласился Лука Фомич.

Из-под стола внезапно послышались странные звуки. Как будто там лежал вовсе не ротмистр Лейкин, а ящик с патронами, которые вдруг один за другим стали подрываться.

Трактирщик в испуге перекрестился.

– Чего это он, ваше благородие?

– Пердит-с, - невозмутимо ответил Ржевский.
– Ты бы лучше окно открыл, дубина. Ротмистру дышать нечем.

– Ох, и правда! Задохнется почем зря, - сокрушенно затряс бородой трактирщик. Он подбежал к окну и распахнул его настежь.

Лейкин все не унимался. Ему снилось, что скачет он верхом на лошади. Вокруг грохочут пушки, летают ядра, пальба, дым, гарь. И хорошо ему, Лейкину, и радостно от такой баталии. Но тут рядом взрывается бомба. Подпруга рвется, седло соскальзывает, он повисает вниз головой, и лошадь начанает бить его по заду своими копытами.

– Тпрфрю-у-у... тпрфрю-у-у...
– отзывался организм Лейкина на каждый такой удар.

За соседними столами уже начали оглядываться и принюхиваться. И в каждой пьяной роже легко угадывался потомок Стеньки Разина. Ржевский понял, что драки не миновать. Но драться на трезвую голову было не в его правилах. Он сел за стол, под которым неожиданно прекратилась пальба, и сказал трактирщику:

– Ну-ка, любезный, обслужи гусара.

– Чего прикажете, ваше благородие?

– Стопку водки, стакан вина. И соленый огурец.

– Два огурца?
– услужливо заметил Лука Фомич.

– Один.

– А чем же их благородие, которое под столом, закусывать будет?

– Болван!
– сказал Ржевский.
– Вино и водка - это все мне. Меня одна водка не берет, хоть ведро выпей.

– Сейчас все будет, ваше благородие.

Трактирщик побежал за спиртным. Поручик глянул под стол.

Лейкин перевернулся на живот, уткнувшись носом в отнятый у трактирщика сапог. Теперь ему снилась Клавдия Васильевна. Она сидела на подоконнике и заплетала себе косу. Она была совсем голая и бесстыдно ему подмигивала. Он подошел к ней, взял на руки и понес к дивану. Но Клавдия Васильевна оказалась почему-то такой увесистой, куда тяжелее, чем наяву.

"Клава, золотце, почему ты такая тяжелая?" - хотел было спросить Лейкин, но она как бы уже угадала его мысли и пробасила ему нежным голосом: "Какая я тебе Клава, золотце?! Я фельдмаршал Кутузов!"

– Тпрфрю-у-у...
– вырвалось из-под Лейкина.
– Тпрфрю-у-у-ить!

– Три тысячи чертей!
– крякнул Ржевский.
– Что это на него сегодня нашло?

Два мужика за соседним столом угрюмо привстали. Тот, что был пониже, цыкнул зубом, сплюнул на пол и сказал, обращаясь к Ржевскому: