Порвали парус
Шрифт:
Официантка, продолжая улыбаться, будто слышит наш разговор, принесла на подносе несколько тарелочек с фирменными блюдами. Я втянул запах и ощутил, что да, спасем не только вселенную, но и весь гигамир, где вселенных больше, чем песчинок на всех пляжах мира.
– Догадываешься, - спросила Ингрид, - зачем я тебя перехватила?
– Влюбилась, - предположил я.
– Да я скорее в крокодила влюблюсь!
– Ну и вкусы у современной молодежи, - сказал я с укором. – Совсем с этой политкорректностью сдвинулись. Так чего, колись. А то я в женском методе мышления не совсем, у нас Гуцулов спец по простейшим, могу познакомить…
– О тебе идут дебаты, - шепнула она. – В Генеральном Штабе, а потом перекинулось даже в Министерство Обороны. Сразу скажу, почти все за то, чтобы твоему отделу дать полномочий еще больше. Но…
– …но командовать им самим, - вставил я. – Так?
Она аккуратно резала бифштекс, придерживая кусок мяса вилкой, на меня не смотрела, но по тому как напряглось ее лицо, заметно, мое замечание задело за живое.
– А ты как хотел? – отрезала она.
– Сама знаешь.
– Так не получится, - определила она.
– А как хотят они, - ответил я, - не подходит мне.
– Жизнь, - сказала она, - это компромисс. Не помню, кто сказал. Получится где-то посредине. От чего-то придется отказаться им, от чего-то тебе… Ты ешь, мясо стынет быстро.
– Потому что я ем, - ответил я, - а ты глотаешь, как утка. В Генеральном штабе, где все еще изучают тактику применения боевых слонов, с которыми Ганнибал нанес поражение Риму, до сих пор не поняли, что мир меняется настолько стремительно, что даже танковые заводы пора закрывать за ненадобностью! Потому, Ингрид, уж извини, но из-за таких компромиссов вся планета вот-вот накроется медным тазом.
Она взялась за чашку с горячим кофе обеими руками, на меня взглянула поверх края испытующе и недоверчиво.
– И уступать не намерен?
– Ни на дюйм, - отрезал я. – Как нельзя быть немножко беременной, так и нельзя допускать… ну как тебе на пальцах для доступности… В общем, если выпустить из лаборатории миллиард смертельных вирусов или только одного, то разницы нет, понимаешь?.. Через десять минут из одного вируса получится тот же миллиард. И они будут множиться, пока будут находить корм.
Она медленно и чисто механически прожевала отрезанный комочек, на меня не смотрит, плохой признак.
Я ел молча, она сказала наконец задумчиво:
– Беда еще в том, что ты не силовик, у тебя даже склад мышления другой…
– Ну-ну?
– Насколько я знаю, - продолжила она тем же прокурорским тоном, - высокий интеллект вовсе не означает присутствие высоких моральных принципов. Скорее, наоборот, не так ли?
Я подумал, кивнул.
– Бесспорно. Чтобы совершать открытия, мозг должен быть свободен от догм.
– Вообще?
Я сказал тем же профессорским голосом, сам осознавая, что для простого человека, а силовики не могут быть не простыми, звучит занудно:
– От любых вообще. Моральных, этических, социальных, кастовых, корпоративных… Потому писатели, к примеру, пьют больше и чаще слесарей, курят и развратничают… хотя теперь не существует даже такого слова, однако потребность в диком и разнузданном разврате заменили разнообразием в наркоте, поисками в сексе, опасными играми, извращениями…
– Вот-вот, - прервала она, - только на писателей не кивай. Ишь, удобная мишень. Ученые такие же, только не так на виду. У вас тоже мозги… без моральных принципов.
Я сказал мирно:
– Договаривай. Судя по пупырышкам на твоих руках, ты увидела меня в каком-то из сексуальных маньяков?
– А у тебя есть другие объяснения? – отпарировала она. – Ты же совершенно не признаешь над собой контроля. А без этого просто не может быть общества.
– Контроль над наукой? – спросил я. – Понимаешь, коня можно привести к водопою силой, но заставить пить не получится…. Так и с наукой. По приказу не делаются открытий. Либо буду свободно работать на родную страну… пусть даже в ГРУ, я же признаю острую необходимость в такой организации контроля на данном этапе развития общества… во как задвинул!.. либо буду так же свободно, как и хочу, работать в научно-исследовательском Центре Мацанюка.
Она покачала головой.
– Никто не будет ради тебя ломать систему. Будь реалистом.
– Ты так полагаешь? – спросил я. – Системы ломали, начиная с первобытно-общинного. Систем было столько, что можно перечислять до утра, а ты вообще-то даже не о системе, а крохотном ее пятнышке. И хочешь, чтобы все оставалось неизменным, несмотря на резкие перемены в обществе!.. Нет уж, если я вижу, что впереди, и это мне нравится… надеюсь, продолжать не надо?
Она помолчала, глядя крупными глазищами, как я расправляюсь с бифштексом.
– Ты слишком… независим, - произнесла она уже тише и не таким агрессивным голосом. – Нельзя жить в обществе и быть от него независимым. Потому у меня…
– Недоверие?
Она покачала головой.
– Хочу, чтобы недоверия не было у других.
– Пусть другие о своих делах и заботятся, - предложил я. – Ингрид, я вижу твою настороженность и твое, давай уж по-честному, недоверие. Если что не так, скажи. Я все отвечу. Только, предупреждаю, недоверие… эта штука обоюдная. Если буду чувствовать его к тебе, могу просто воздержаться от работы с тобой. Прости за откровенность.
Она запнулась, во взгляде вспыхнуло чуть ли не бешенство, но не разгорелось, а осталось вот такое, жестко контролируемое. Никто не станет работать с напарником, которому не доверяет или который ему не доверяет, так что мой ответ предельно ясен. Ничего личного, таков кодекс как моральный, так и уставно-служебный.
– Ты груб, - проговорила она, сдерживая в себе нечто недоброе, - никто со мной так не говорил!
– Правда? – спросил я. – А у тебя были напарники?.. И сколько держались?.. День-два?.. Ладно, Ингрид, мне пора идти… и работать, а не. Захочешь извиниться, могу выслушать. Но извинения должны быть не ля-ля для формы.