Посевы бури. Повесть о Яне Райнисе
Шрифт:
— Ох, Янис, — она обиженно заморгала, — хоть раз в жизни ты можешь принадлежать себе? И мне? Неужели это так спешно? Почему именно в праздник тебе нужно отправляться в какую-то загадочную поездку?
— Никаких загадок, милая. — Касаясь губами ее виска, он уже знал, что она сдается. — Я тоже еду на праздник. Правда, товарищи? — обернулся он, ища поддержки. — Уверяю тебя, что мне будет там очень весело и хорошо.
— Куда вы увозите его? — спросила она.
— В лес за Кеньгским взгорьем, — с готовностью разъяснил волынщик. —
— Понятия не имею… Праздник под красным флагом, конечно?
— Зеленые купола лесов! — Плиекшан взял Эльзу за руку. — Спасибо за чудесные подарки, дорогая, — шепнул он. — Если ты не против, венок я возьму с собой.
— Ах, Янис, я так всегда волнуюсь за тебя.
— Совершенно зря, госпожа, — попытался успокоить путейский. — У нас тихо.
— Ну, дай вам бог. — Опустив голову, она пошла к лестнице. — Подождите меня. Я сейчас.
Плиекшан переглянулся с волынщиком и развел руками. Тот понимающе кивнул и, отойдя к парням, шепнул:
— Беспокоится она, переживает…
— Возьми! — стуча каблучками, Эльза сбежала вниз и протянула Плиекшану новенький, скользкий от смазки браунинг.
— И этот нашла! — изумился он.
— На всякий случай, — ответила она.
Борис Сталбе застал Аспазию подавленной.
— Что с вами? — встревожился он, передавая букетик цветов.
— Левкои. — Она благодарно вдохнула пряный, завораживающий запах. — Цветы французских королев.
— Вы чем-то огорчены? — С чуткой проницательностью невротика Борис уже проникся ее настроением. — Озабочены? Что случилось, сударыня?
— Ничего особенного. — В ее глазах мелькнула досада. — Я так ждала этого дня, чтобы мы могли провести его все вместе! — Она стиснула в кулачке влажный платок. — Одним словом, Райнису пришлось уехать.
— Уехать? Но куда? — Сталбе едва заметно побледнел. Глаза его беспокойно забегали. — Вероятно, что-нибудь очень срочное, — сказал он, то ли спрашивая, то ли успокаивая. — Надеюсь, не очень далеко?
— Куда то в Кеньгский лес.
— Кеньгский лес? Где же это?
— Понятия не имею. Где-то в Добельском уезде, возле какой-то старой-престарой ели.
— Но зачем он поехал туда? — Борис возмущенно ломал пальцы. — Что ему там делать?
— Разве вы не знаете Райниса? Он просто не способен никому ни в чем отказать. За ним приехали какие-то крестьяне в лигусонских нарядах и увезли с собой.
— И вы не воспрепятствовали, Аспазия?
— Что я могла сделать, мой милый Борис? Разве меня он послушает?
— Как я глубоко вам сочувствую! — Он готов был упасть на колени. — Как вас понимаю!
— Самое грустное в этой истории то, что мы наприглашали гостей.
— О! — Юный поэт сокрушенно поник головой.
— Вы, конечно, не в счет, — успокоила его Эльза. — Вы свой человек и все поймете. Но другие… Я жду Калныней, моих друзей гимназических лет, которые специально вырвались на пару деньков из-за
— Люди так нечутки, Аспазия. — Зажмурясь для вящей убедительности, Борис осуждающе покачал головой. — Так бесцеремонны.
— Я прочла ваши стихи, — сказала она, чтобы переменить тему разговора, — и собираюсь вас побранить.
— Не понравилось? — испугался Борис.
— Нет, — честно призналась она. — Что с вами случилось, мой друг? В ваших стихах умерла какая-то очень важная частичка души. Райнис тоже это заметил. Он сказал, что готов мириться до поры до времени с вельтшмерц и смакованием смерти, но не может простить потерю души. И я согласна с ним. Вы перестали писать стихи, Борис. То, что вы принесли в последний раз, не искусство. Это холодные, рассудочные экзерсисы на модные темы отчаяния и самоубийства.
— Вы убиваете меня своим приговором. — Он всхлипнул, отстраняясь, попятился от нее и вдруг зарыдал, истерически, бурно.
«Ничего себе денек, — подумала Эльза, — ничего себе праздничек».
Едва Борис утих, явились Калныни. Пришлось почти насильно увести его в кабинет Яна, куда Анета принесла таз и кувшин с водой. Он уже не задыхался и не стучал зубами, но слезы лились сами собой. Всхлипывая и размазывая их по лицу, Борис оттолкнул предложенный Анетой кувшин и ничком бросился на диван. Только когда подошло время обедать, он оказался в состоянии выйти к гостям. Вначале сумрачный и неразговорчивый, он дичился и мрачно смотрел в тарелку. Но постепенно оттаял, а выпив пару рюмок кориандровой водки, настолько оживился, что даже затеял легкий флирт с Кларой. К вечеру он уже читал стихи: «Платанов замшевых кора, теней пятнистая игра, настойчивый и нежный плен бензина и духов „Герлен“».
Калнынь нашел, что это современно. Борис часто подолгу смеялся, и щеки его вспыхивали сухим, лихорадочным жаром. К Аспазии он в этот вечер так и не подошел. Только однажды, когда разговор зашел о самовыражении артиста, он спросил с едва уловимой ноткой вызова:
— Кто надоумил вас избрать столь одиозный псевдоним?
— Один толстый немецкий роман, — смущенно улыбнулась она. — Не читали «Аспазию» Гамерлинга? — Смутно было у нее на душе, тягостно.
ГЛАВА 22
Никогда еще Эдинбург и Майоренгоф, Бильдерлингсгоф и Ассерн, Карлсбад и Кеммерн не видели такого наплыва купальщиков. Поезда и пароходы каждый день привозили на залитый солнцем штренд «чистую», как писалось в газетах, публику, которая переполняла солярии, водолечебницы, увеселительные заведения и парки, где духовые оркестры лили в ночь щемящую грусть вальсов.
Но самым волшебным, самым заманчивым казался все-таки Дуббельн. Не мудрено, что, вняв рекомендациям губернских львиц, супруга Николая Александровича Звегинцева остановила свой выбор на нем.