Послание к коринфянам
Шрифт:
Гость словно бы налетает на ходу на стенку - хотя сидел почти неподвижно. Но посреди весьма соблазнительной колеи отчаяния обнаружилось препятствие. Он все прекрасно знает, он сто раз повторял другим, что одна, даже самая тяжелая ошибка - еще не повод хоронить себя заживо. В работе с его контингентом без этого повторения никуда. Но развернуть эту истину лицом к самому себе он не может. По его персональным правилам так не бывает и быть не должно. Простить самого себя нельзя. Источник должен быть снаружи. Раскаяние, исповедь и отпущение грехов.
И он не может пойти с этим к священнику... потому что большинство священников, даже здешних, видавших всякое, его попросту не поймет. А поговорить напрямую ему не приходит в голову. И тоже вряд ли поможет - на него сейчас хоть весь ангельский хор кричи, не услышит. Какое счастье, что своих малолетних правонарушителей он учит обратному...
Господину де Сандовалу остается только пытаться найти понимание у людей, которых он так или иначе задел. Но и тут благородный порыв тоже едва ли будет принят, потому что мисс Фиц-Джеральд его роль в случившемся оценивает иначе, и она, в общем-то, права, а для Франческо Сфорца это препятствие скорее техническое - и из разряда общего идиотизма окружающего мира. Могли бы обойтись меньшей кровью, а тут - нате вам, ария защитника... Интересно, а заметил ли защитник, кого задел действительно серьезно и совершенно незаслуженно?
– Нет, не совершу... наверное, - слегка улыбается директор школы.
– Но, понимаете, я никогда и не предполагал, что это настолько соблазнительно. И как просто оказаться в ситуации, когда сначала крадешь булочку, а в результате попыток прикрыть хвост тебя расстреливают за массовое убийство. Мне нужно было позвонить домой - и я... я же сказал, что мне надо укладывать младенца. Прикрылся молодым человеком...
Позвонил домой... я так и предполагал. Он позвонил домой и сказал, что намерен защищать себя и "своего придурка". И, видимо, высказался очень убедительно. Но вместо того, чтобы спрятаться, родня кинулась предупреждать союзников и принимать ответные меры. Так что когда госпожа Фиц-Джеральд добралась до Комитета, там уже наверняка были обеспокоены общим внезапным шевелением - и решили, что против них готовят путч. И прыгнули сами, на опережение. Честное слово, если бы господин директор и госпожа наблюдатель сделали это намеренно, это была бы блестящая операция. Не вполне своевременная, совершенно неэтичная, но блестящая. И Совет ее так и расценит. Три телефонных разговора, ни слова лжи... а число игроков на поле сократилось на четверть, если не на треть.
– В ближайшее время вам скажут, что вы не пытались предупредить свое семейство, а нарочно его спровоцировали, работая на пару с мисс Фиц-Джеральд. Провокация - и заранее подготовленный второй этап действий.
– Да пусть говорят, - машет рукой гость.
– Дома... да какой это к черту дом? В общем, я внятно сказал, что им лучше прекратить все, что начали. Меня послали очень далеко. В этом эпизоде я знаю, что и зачем делал, а как это назовут - какая мне разница...
Да какой это к черту дом... Да, господин де Сандовал. Вот это вы распробовали правильно.
– А вот тут вы совершенно правы. Но это относится и ко всему остальному. Вы знаете, что и зачем делали - и знаете, где ошиблись. В эту ловушку вы больше не попадете. Кстати, о ловушках. Господин директор, вам не за что извиняться передо мной - у вас были и есть основания, вполне серьезные, несмотря на небольшой калибр. Но объясните мне, почему вы считаете допустимым атаковать господина Щербину при каждой возможности?
– Вы имеете в виду мои вчерашние слова? Но... я просто объяснял, как рассуждал. И заранее извинился.
– Господин директор, а вы пробовали представить себе, как были восприняты эти рассуждения?
Передо мной он извиняется...
– Нет. Не знаю. Я слишком плохо понимаю, как устроено это совершенно аморальное существо, и не в состоянии вообразить, чем именно его мог задеть тот факт, что я не собирался решать при его помощи...
– господин директор объясняет слишком быстро, наконец, путается в оборотах и тормозит. Привык говорить четко и внятно, отслеживая правильность построения фраз.
– Как это вы только что сказали? "По убеждению, что я-то имею право судить, поскольку сам никогда ничего подобного не сделал и не сделаю." Простите, господин директор, вы мне очень напоминаете человека, который бьет защищающую его собаку за то, что она, к несчастью, не той породы. Бьет, точно зная, что его-то собака не укусит никогда.
– Но он же действительно... совершенно и безнадежно... Вы же его планы видели! Если бы он не равнялся на Франческо, мы бы тут имели...
– вскидывается гость.
– Вы же понимаете, что это до первой возможности сделать по-своему.
Спасибо. Это был хороший совет. Подобное - подобным. Если получится, полегчает всем, хотя и не сразу. И как хорошо, что основное правило не требует чувств. Только понимания и действий. Определить волю - и исполнить ее. Если будет на то милость, в совершенстве.
– Простите меня, господин де Сандовал. Я был неправ. Вы не учитель. Учитель на вашем месте спросил бы себя, почему совершенно и безнадежно аморальный человек пытается равняться на господина Сфорца... а не, скажем, на меня. Учитель на вашем месте давно понял бы, что возможность сделать по-своему у господина Щербины была всегда. Учитель спросил бы себя, откуда у него взялась вполне бредовая фантазия, что господин Щербина, талантливый и ответственный профессионал, причинил бы семейству де Сандовал и окружающему миру больше вреда, чем его собственные безграмотные панические действия. Учитель, в конце концов, задумался бы над тем, как он может исправить ситуацию... если он находит ее настолько нестерпимой.
– Он не подросток, чтобы ему объяснять, что хорошо, что плохо!
– Это последнее сопротивление. Далее де Сандовал приобретает вид человека, которому дали четыре оплеухи подряд. Прикусывает губу, стучит кулаком по ладони. Старается удержать себя в руках. Нет, шуметь и буйствовать он не будет. Но что делать с собой в подобной ситуации - не представляет совершенно. Дошло, кажется. И, наверное, именно подобного гостю для полного счастья и не хватало.
– Он не подросток. Он человек, с которым совершенно бездарно обошлись в высшем учебном заведении.
– В школе, скорее всего, просто не заметили. Он там, наверное, выстраивал себе уровень допустимого по среднесемейному. Чтобы не огорчать родителей. С учителей спрос невелик, когда у тебя в классе 15-20 человек, очень многое можно пропустить. А вот в университете... бессовестные люди.
– Да я сейчас понимаю, что мне нужно было не сочинять планы, а просто пойти к нему... И что был неправ, тоже понимаю. Ничего бы он не сделал, особенно, если точно поставить задачу. Вы ошиблись в другом, я не знаю, на что способна эта собака. Точнее, на что она все-таки не способна, это важнее. Я не знаю, кто ее так учил. Знал бы - руки бы оторвал...
– Тут я с вами полностью солидарен...
Ну вот, теперь он начнет думать над проблемой, а через час-полтора вспомнит, что у него еще есть школа и что он этой школе очень нужен, вне зависимости от того, насколько он теперь соответствует собственным белокрылым стандартам...