Посланник из Райского сада
Шрифт:
только любовь в истинном своем проявлении может быть милосердной, долготерпимой, не мыслящей зла или отмщения.
– Прости, но мне такое не под силу, даже несмотря на то, что я твой приспешник!
– А это потому, Птолетит, что ты не познал истиной любви! Ибо только истинно любящий может все терпеть и прощать!
– Ну, что ж, выходит, я обречен на страдания!
– Я так не думаю, и мне кажется, что у тебя есть выбор.
– Выбор? Какой?
– Либо оставить все как есть, и обречь себя на вечное страдание, либо познать любовь и найти утешение в ней!
– Ты хочешь сказать, что даешь мне этот выбор?
– Именно так!
– И как же я смогу познать любовь?
– Это решать тебе!
– Но, если… Если я должен буду познать любовь
– Выбор за тобой, Птолетит! Выбор за тобой!
Глаза Птолетита оживились.
– И каким же образом ты позволишь мне это сделать? Как я смогу отличить грань дозволенного и недозволенного тобой в познании этой самой любви?
Создатель лукаво улыбнулся.
– Для тебя я сотру все грани, Птолетит, ты этого заслуживаешь!
– Но!.. – произнес, было, Птолетит, однако пространство вокруг него тут же померкло и благодатное влияние, снизошедшее на него с появлением Господа, вновь улетучилось, а на другом краю камня, где только что сидел его собеседник, легкой, едва уловимой струйкой закрутился синеватый дымок и тут же растворился в лучах жаркого послеполуденного солнца.
Глава 3
Серафима сделала последний шаг с трапа, и очутилась в салоне лайнера. Стюардесса, молодая красивая девушка с необыкновенно проницательными, серыми глазами, мило улыбнулась ей и жестом пригласила пройти вглубь салона. Отыскав свое место № 27 «А», Серафима, обремененная предполетными хлопотами и жарой, вот уже неделю не покидающей город, с удовольствием опустилась в мягкое, обитое синей материей кресло, ощутив приятную прохладу подлокотников, и перевела дух. Спустя минуту она, оценив удобную форму кресла, вольготно откинулась на спинку и закрыла глаза, чтобы расслабиться. Однако через несколько мгновений ресницы ее затрепетали, и она, приоткрыв их, скосила глаза в сторону пустующего рядом кресла.
– Фу! Опять! Что за наваждение?! Пора, видно, обратиться к психиатру!
–
Это длилось уже около двух месяцев. Иногда она ощущала рядом с собой чье-то присутствие. Ей казалось, что за ней кто-то наблюдает, кто-то невидимый, но вполне осязаемый, заглядывает в самые недра ее души и читает самые сокровенные мысли! Вот и сейчас, только она прикрыла глаза, как тут же ощутила, что «наблюдающий» опустился рядом с ней в соседнее кресло, и дай она волю своему воображению, как тут же почувствовала бы, что «он», подобно ей самой, сбросив с себя тяжкий груз бремени, с облегчением вздохнул!
Раньше ничего подобного с ней не происходило, и вообще, Серафима считала себя человеком непроницательным, недостаточно интуитивным. У нее никогда не бывало предчувствий, никогда не снилось вещих снов, приметы, о которых она знала понаслышке, никогда ничего ей не предвещали. А, впрочем, может это происходило потому, что она сама не обращала на подобные вещи никакого внимания, как знать! Теперь же, она и рада была бы не замечать того, что с ней происходит, но уж слишком ярки и необычны были ее ощущения. Сначала все это ее просто удивляло, и она не придавала этому особого значения, однако, частая повторяемость таких ощущений заставила ее задуматься о них и насторожиться. Ведь в такие моменты она чувствовала себя совсем неуютно. Это было сродни тому, что тебя заставляют раздеваться донога при свидетелях!
Отсчет необъяснимым ощущениям Серафима вела с того самого момента, когда с ней приключилось неприятное происшествие, если это вообще можно так назвать. Она была в гостях у своей близкой подруги, бывшей одноклассницы Маши Кружилиной, с которой бессменно дружила с того дня, как в седьмом классе, в самом конце учебного года, они сели за одну парту. Причем инициатива исходила от Серафимы, у которой на то была веская причина. Она весь год «сохла» по двоюродному брату Марии – черноглазому юноше Валере, с густой шевелюрой темно-русых, вьющихся волос, учившемуся тогда в девятом классе. Любовь Серафимы была тайной, и она переживала ее в одиночку. У нее
– Кружилина, а твое сочинение все же слабее, чем у Симы Голубевой! Оно, конечно пятерочное, но по содержанию слабее! – укоряла свою лучшую ученицу литератор.
А в другой раз, наоборот, ставила Марию в пример Серафиме, сетуя на недоработку последней в орфографии. Другие учителя, зачастую, поступали таким же образом, и дух соперничества между двумя лучшими ученицами незаметно, исподволь, укреплялся. Хотя, в целом, ни зависти, ни вражды между девочками не было, и они не обходили друг друга стороной.
И вот однажды на перемене, после серьезной контрольной работы по алгебре Маша с Серафимой, у которых случайно совпал вариант, уселись за парту, чтобы сверить ответы. И в этот момент в класс заглянул он – Валера Кружилин!
– Маш? – требовательно воскликнул юноша, увидев сестру, и при этом улыбнулся хорошенькой Серафиме Голубевой, которая в этот момент оторвала глаза от своего чернового листочка.
– Да подожди ты! – отмахнулась от брата Мария.
– Ты, что забыла? – Валера с укором взглянул на сестру.
– Не забыла! Но сейчас мне некогда. Я сама зайду к тебе на следующей перемене. – И Маша вновь углубилась в свои расчеты.
Серафима же, напротив, смотрела на Валеру во все глаза, так, словно видела его впервые.
– Ладно, я подожду! – сказал он, и фамильярно подморгнув Серафиме, скрылся за дверью.
С этого дня Серафима потеряла покой и на какое-то время даже снизила успеваемость.
Однако после очередного родительского собрания в это вмешалась Серафимина мама, которая все эти годы дотошно контролировала свою примерную дочь. Ее вмешательство слегка отрезвило любовный пыл Серафимы и заставило вновь взяться за ум, правда не по причине собственного сознания, а для того, чтобы строгая любящая родительница не заподозрила, что твориться в душе ее дочери, и не принялась копаться в причинах ее безответственного поведения. Чувства же Серафимы ослабевать не собирались и подстрекали рассудок к поискам сближения с объектом своего обожания, а посредником в этом сближении могла стать только Маша Кружилина. И Серафима, с присущей ей старательностью, стала «подбивать клинья» к будущей подруге. Та сначала была немало удивлена, но в конечном итоге приняла это как само собой разумеющееся. – Мы, в конце концов, лучшие в классе, так почему это не должно нас объединять? – сказала себе Мария и с удовольствием распахнула дружеские объятия Серафиме. Их дружба, подспудно сдерживаемая искусственно подогреваемым соревнованием, словно сорвалась с цепи, обоюдно державшей соперниц, и во всю прыть пустилась по ухабам совместных интересов. И вскоре каждая из них поняла, что теперь им нет никакой нужды обходиться друг без друга.