Посланник смерти

Косарев Александр Григорьевич

– Ложись! – крикнул я им, увидев, что они бегут ко мне в полный рост. – Стреляют!

Но они меня не слушали. Командир принялся ощупывать мои плечи и спину, видно, подумав, что я ранен. А остальные ребята бросились к сраженному мной человеку.

Логунов помог мне выбраться из ямы, и мы подбежали к лежащему. Только тут я увидел, что пулемет, огня которого я так опасался, лежит в снегу, прямо под телом подстреленного. Скорее всего, диверсант, падая, накрыл его своим телом, а второй решил не тратить время на то, чтобы его вытянуть его из-под раненого. Кстати, с этим «Гокчисом» я изображен на фотокарточке. Оказалось, что раненый еще дышит, и в этой суматохе я совсем упустил из виду второго. Когда к нам подбежали начальник заставы и еще несколько пограничников, я сказал, что где-то неподалеку прячется напарник подбитого мной диверсанта. Пограничники обшарили окружающие заросли, но, кроме уходящих к станции следов, так ничего и не обнаружили. Было решено направить двоих бойцов с раненым нарушителем. Остальные же двинулись по следу улизнувшего диверсанта. Тем временем небо начало вновь затягивать облаками, и к утру, когда мы добрались до железнодорожной станции, вновь началась пурга. Как назло, в тот день было воскресенье, и нам пришлось долго разыскивать местного оперуполномоченного. Только к полудню мы отыскали его в гостях у кого-то из родственников. Уполномоченный к тому времени был уже «на бровях», но, к его чести, довольно быстро вник в суть дела и предпринял все, что было в его силах, а именно: позвонил на местную автобазу и выяснил, на месте ли все стоявшие в гаражах машины. Оттуда ответили, что три из них заняты на коммунальных работах. Одна перевозит муку, на другой бригада врачей выехала еще затемно в соседнюю деревню для проверки сообщения о массовом отравлении, а третья накануне сломалась и стоит на окраине поселка из-за отсутствия запчастей. Когда начальник заставы и Логунов обсуждали план поиска исчезнувшего диверсанта, в отделение милиции ворвался человек в шинели железнодорожника. Вся правая половина его лица представляла собой фиолетовый синяк, который он прикрывал красной обмороженной ладонью.

– Беда, Петрович! – крикнул он с порога. – Семен, напарник мой, час назад убит, да и маневровую нашу станционную «Овечку» из тупика угнали.

– Вот дьявол! – окончательно протрезвел начальник местного отделения милиции. – Не видать мне теперь повышения!

Он тут же принялся звонить на ближайшую узловую станцию, но все его попытки были тщетны, телефонная связь действовала только в пределах поселка.

– Он на паровозе ушел, гад! Все на выход! – скомандовал Логунов.

Мы построились у крыльца. Осмотрев свое измученное и голодное воинство, наши командиры поняли, что проку от нас будет немного, и повели нас к дороге. Спасибо секретарю местной партийной ячейки, выславшему нам вдогонку двое саней, иначе вряд ли мы в тот же день смогли бы вернуться обратно. Добравшись до заставы, я первым же делом побежал в лазарет, узнать про подстреленного мной нарушителя. Оказалось, что он хотя и очень плох, но находится в сознании и кое-что уже успел рассказать нашему комиссару, который снимал с него допрос.

Вечером того же дня мы ознакомились с его показаниями. Выяснилось, что он принадлежал к банде контрабандистов, действовавшей под руководством некоего Николая Лебедкина, более известного как Шестокрыл. За несколько дней до описываемых событий к Шестокрылу явились двое неизвестных и за сорок царских червонцев договорились с ним о том, что несколько его проводников проведут одного из них через границу и прикроют огнем в случае столкновения с пограничниками. Видимо, они пообещали главарю еще кое-что, поскольку обычно очень осторожный Лебедкин выделил аж шестерых человек, которых снабдил двумя пулеметами и крупнокалиберными американскими карабинами с оптикой. Они рассчитывали, что обычная для этого времени года пурга позволит им перейти границу незамеченными, но именно в ночь перехода погода неожиданно и резко изменилась. Попытавшийся было передвинуть срок выступления, Шестокрыл предложил своим заказчикам дождаться нового циклона, но, видимо, их спутника поджимали сроки, и было решено прорываться в ночь с субботы на воскресенье, то есть тогда, когда у пограничников обычно бывает банный день.

Что случилось потом, мы уже знали, но нас интересовали особые приметы лазутчика и с каким заданием он шел на нашу сторону. Однако на другой день раненому стало хуже и было решено переправить его и двоих наших раненых товарищей в шахтерскую больницу, располагавшуюся на окраине поселка, из которого мы накануне вернулись.

Часа примерно через два мы добрались до поселковой больницы. Логунов с двумя своими помощниками поехал на станцию, а я с Михеичем был оставлен при раненых. Больничка та была убогая и бедная, но более везти нам раненых было некуда. Только дождавшись редкого в тех местах эшелона с пассажирскими вагонами, можно было попытаться вывезти их на лечение в Хабаровск. Но обстоятельства сложились так, что никого никуда везти не пришлось. Раненому контрабандисту ночью сделалось совсем худо. Он дрожал как осиновый лист, поминутно пытался соскочить с койки, и то мне, то Михеичу приходилось чуть ли не насильно удерживать его на ней. Единственная санитарка была занята молодой роженицей в соседней палате. В ту ночь я получил от жизни суровый урок. Я ведь сам стрелял в мучающегося в горячке контрабандиста и теперь должен был бороться за его жизнь. Я постоянно обтирал его покрытое потом лицо мокрым полотенцем и поил морсом. Ближе к утру, когда за стеной закричал новорожденный, мой пациент вдруг выгнулся и замер в таком положении минут на пять или шесть. Потом обмяк, открыл глаза и взглянул на меня своими безумными, выкатившимися из орбит глазами.

– Маша, – довольно отчетливо произнес он, – накрой меня чем-нибудь, Маша.

Я сидел неподвижно, охваченный поистине животным ужасом. Я впервые видел, как умирает человек. Сжав зубы от непосильного напряжения, он сел и устало положил одну руку на металлическую спинку койки. Несколько секунд он судорожно вдыхал сырой больничный воздух, потом поднял голову и скороговоркой выпалил фразу, которую я помню и по сию пору.

– Ничего, Савелька, «Хромой призрак» и за тобой тоже вернется…

Рука его соскользнула, и он, обмякнув, рухнул с койки на пол. Я бросился его поднимать, но понял, что он уже мертв. В ту ночь я впервые напился до положения риз и утром, стоя вместе со всеми во дворе крохотной рудничной гостиницы, или, как тогда говорили, постоялого двора, ожидал от Логунова разноса. Но я ошибся. Он, казалось, не обратил на мое состояние ни малейшего внимания, а может, просто сделал вид, что не обратил. Его речь была коротка и энергична. Нам надлежало немедленно двигаться к грузовым пакгаузам. Уложив котомки и вычистив оружие, мы все собрались в указанном месте и вскоре увидели приближающийся крытый грузовик, на котором и началось наше почти полугодовое путешествие. Как скоро стало известно, мы переименовывались в специальную поисковую группу под патронажем только что образованного Смерша, и теперь нашей основной задачей были поиск и уничтожение засылаемых абвером в наши тылы шпионов и диверсантов. Опять началась кочевая жизнь. Постепенно мы продвигались на запад, к Уралу, очищая от немецкой агентуры железнодорожные полустанки и, самое главное, узловые станции. Однажды на станции Зима я поведал своим товарищам о той ужасной ночи наедине с умирающим контрабандистом, упомянув, естественно, и о словах, сказанных им перед смертью. Помню, Анатолий Лазарев и наш командир тогда многозначительно переглянулись.

С тех пор, хотя мне, разумеется, ничего не говорили, везде, где нам случалось бывать, они продолжали поиски скрывшегося от нас диверсанта. Иногда, перешептываясь между собой во время наших бесконечных разъездов, они, вольно или невольно, упоминали так и прилипшее к этому диверсанту прозвище. Наша группа пополнялась новыми людьми. Пришел к нам одессит Леня Годовиков, Семен Горский из Вологды, Павел Резанный из подмосковного Реутова. Он однажды меня удивил. Я, помнится, сидел на куче шпал и чистил пистолет, он подошел ко мне и протянул свою узкую, но цепкую ладонь.

– Так это ты, оказывается, первый вступил с «призраком» в огневой контакт на границе? – полуутвердительно-полувопросительно сказал он. – Будем знакомы.

Я никогда раньше не слышал такого выражения – «огневой контакт». Мне Павел понравился – он не относился ко мне свысока, как остальные, а вел себя как с ровней.

– А почему именно «Хромой призрак»? – спросил Хромов.

– Когда я увидел диверсантов на опушке леса, то заметил, что один из них припадает слегка на правую ногу. У меня тогда мелькнула мысль, что он ранен кем-то из наших в ногу и далеко не уйдет. А потом, когда подстрелил одного, оказалось, что уйти-то удалось хромому. У него еще за спиной была какая-то странная, плоская поклажа, вроде ящика для патефона.

– Вот, примерно, такого размера? – Хромов попытался изобразить ладонями размеры найденного в броневике чемоданчика.

– Так его, значит, в конце концов нашли? – с надеждой спросил старик.

– Может быть, – ответил Хромов. – Но только не его самого, а его останки. Во всяком случае, вероятность весьма велика.

– Кости ног, – возбужденно воскликнул старик, вскакивая с кресла, – внимательно осмотрите его кости. – Передвигался он вот так, косолапил сильно. Следовательно, у него была повреждена правая нога. Но, наверное, к тому времени поджила, раз он так резво от нас удирал по сугробам.