После бури. Книга первая
Шрифт:
Пространств вокруг Корнилова было множество, он в них множественно существовал то как бог, то как натурфилософ, то как строевой и штабной офицер, то как пленный, то как член артели «Красный веревочник», то как владелец «Буровой конторы. П. Н. Корнилов и К°», а вот линий?
Линий твоего поведения и твоей судьбы — этих вечная нехватка!
Именно в них-то и нужна тебе еще чья-то сила и чей-то ум, своего не хватает. Не хватает явственно.
Это старику Гёте запросто было обращаться к людям с призывом, чтобы каждый искал в себе самого себя, так на то он и Гёте... Ему свыше предписано было Гёте стать, ну, и чего проще, он им и стал. А ежели ты не Гёте и тебе ничего не предписано? Тогда какое-никакое, а требуется тебе прижизненное
Тут настало время задать. Барышникову вопрос больной, он под ложечкой зудел, а задать его должен был не кто другой, как Корнилов.
Барышников же вопроса тоже ждал — он хотел отвечать.
Однако общую эту готовность нарушил Митрохин, ему показалось — не кто как он, и дальше должен спрашивать Барышникова и подскочив на месте, снова вытянувшись в шее, он спросил:
— А не боишься, Барышников? Я тебя сильно уважаю но спрашиваю — не боишься, нисколько? ..
Не от Мит рохина ждал Барышников вопроса, и вот желание продолжать разговор, отвечать у него сникло, но все-таки сказал:
— Нет. Не боюсь...
— Подожди-ка! Я еще и не спросил тебя чего ты не боишься-то?! Не сформулировал! — удивился Митрохин.
— Кто тебе мешает? Формулируй на здоровье!
— В программе государства нынче как? Сделать послабление частной, а также и кооперативной собственности, сделать из них подмогу, после же, когда подмоги этой будет уже достаточно, прижать их к ногтю, взять всю собственность в свои к руки, а Барышникова пустить под откос! За ненадобностью. За окончательной! Такая плановость.
Барышников изменился вдруг в лице, еще потемнел и снова стал заикаться:
— Д-д-дур-р-ной ты, Митр-рохин! Что оно госуд-д-дар-ство-то, само себе вр-р-редности з-з-захочет, д-да?
— Не вредности, а пользы: когда ты начнешь государство хотя бы в чем забивать, хотя бы в масляной торговле, оно не потерпит. Оно желает любое дело от начала до конца держать в своих руках бесповоротно!
— Кажное желание имеет предел, хотя бы и государственное! Предел этот ставит экономическая в-выгода. И п-практика жизни, к-которая спросит: лучше ли х-хуже ли б-будет народная жизнь, к-когда убрать из ее Барышникова? К-к-когда он и есть народный деятель! И к-кому это, к-какому обществу, я спрашиваю, нисколь н-не нужны м-мои мозги! И — тр-руды? И р-руки и ноги? Или, м-может быть, не нужен н-никому тот благо-состоя-тельный г-гражданин, котор-рого из бедняцкого слоя к-кажный г-год доставляет государству «Смычка»? Т-ты вот прессу и г-газетки научился читать, вас ч-читателей р-развелось, р-ровно тар-раканов за р-русской печкой, ты ч-читаешь и др-р-ругим мозги набекрень ладишь, это ты ум-меешь, но я и тебя все од
но бер-регу, не даю т-тебе пинк-ка под задницу прочь от «Смычки», а тоже даю тебе бла-го-со-стояние! К-крыс я душой н-ненавижу, а еще д-до беспамятства п-почто-то я нен-навижу т-т-трепачей! Но все одно з-зачем-то т-терплю т-тебя, ч-читателя, не изгоняю из «Смычки» и д-даже слушаю твое т-т-трепание на соб-браниях пайщиков до з-захолонения в собственном сердце! И д-даже з-забочусь о твоем бла-го-со-стоянии. С-самому н-непонятно мне, как п-происходит! Думаю: да ежели бы мы все, которые люди п-при мозгах, порешили бы н-навсегда пришибить т-т-трепачей-ч-читателей, года бы нам на это дело вполне бы хватило! Г-года хватило бы, а м-мы почто-то в-всю-то жизнь с вами, с читателями, цацкаемся и д-даже вас ст-тесняемся! Буд-дто виноватые ч-чем-то перед вами!
— Тьфу ты, выскочка какая! — возмутился Митрохин.— Да государство и без тебя сделает благосостояние! Без тебя — индустрию и промышленность! Без тебя — армию и международную политику! А когда так, зачем ему с тобой конкурировать, с сопляком вот с этаким? Ты не вообще сопляк, этого за тобой незаметно, но в сравнении с государством ты сопляк, больше никто! Когда ты захотел быть кем-то, иди в государственную службу, исполняй план и график, который государство тебе даст и с тебя спросит!
— Ч-чит-татель ты и есть, М-м-митрохин! Д-да откудова возьмется г-государственный ум и кор-рмильцы нар-родные, ежели кажный б-будет поставлен только на исполнение г-графика? И п-плана? Т-ты ведь как думаешь: «В-вот земля государственная, з-значит, и лес на з-земле г-государственный, и тр-рава, и р-реки, и д-даже неб-беса! И уже кон-нечно — люди!» А н-ничего п-подобного: во в-всем имеется об-бязательно хоть что-н-нибудь, да н-ничье, и его даже б-больше, ч-чем чьего-ннибудь! И эт-то х-хор-р-рошо и правильно, п-потому что, еж-жели все на свете станет чьим-н-нибудь, н-ну хоття бы и государ-рственным, тот же миг все израсходуется и д-для дальнейшей ж-жизни не остан-нется с-совершенно н-ничего!
«Б-барышников-то?! — мысленно тоже заикнувшись, удивился до предела Корнилов.— Б-барышников-то — откуда что в человеке? Начитался каких-то книг? Но мог ведь и своим умом, с него хватит!» И вспомнилось Корнилову, что он сам вот только что, на днях думал почти о том же, почти так же, почти...
Для человека весь белый свет — это он сам и все окружающее его, эти две ипостаси обнаруживает в мире человек, думал он, но окружающий мир нынче пронизан творением его же рук — государством пронизан, как никогда... В городе Ауле и там школы — «совшколы», кино — «совкино», служащие — «совслужащие», кооператоры — «совкооператоры», люди«совлюди»... И ничего удивительного в том, что небеса нынче — это «совнебеса».
Надо бы это понять всем. Надо обязательно, и вот Корнилов на днях понял. А умница Барышников нет! Умница заблуждается, умница строит иллюзии. И Корнилов почувствовал свое превосходство над Барышниковым. Других превосходств у него над этим мужиком не было, это было... Приятно! Правда, воспользоваться превосходством в устройстве своей дальнейшей жизни он не сможет, чтобы воспользоваться, надо отказаться от «Буровой конторы», надо искать лишь бы какую-нибудь, но обязательно государственную службу, надо чувствовать над собою не столько небо, сколько «совнебо», он же не будет, он попросту не может этого, он «как-нибудь» проживет без всего этого. И все-таки превосходство: он понимает, а все равно верит в «как-нибудь», Барышников же верит потому, что не понимает!
Разница?
Впрочем, если Барышников и не понимал нынешней принадлежности всего на свете государству, то инстинкт и тут не изменял ему, не мог изменить, иначе почему бы это он приезжал в буровую партию не один, а обязательно в сопровождении счетовода «Смычки» и председателя Семенихинского сельского Совета?
Счетовод форсил желтыми городскими ботинками, небрежно пиная буровой инструмент, он подражал тем самым своему хозяину.
А предсельсовета?..
В стираной-перестираной красноармейской гимнастерке предсельсовета молчал, молча глядел по сторонам и, сидя в тарантасе, правил мухортой кобыленкой Барышникова, больше ничего, но ведь для чего-то неизменно его присутствие необходимо было Барышникову?
Присутствие власти необходимо было ему, вот в чем дело! По левую руку от себя необходимо было ему лицо подчиненное, участвующее во всех его финансовых, может быть, даже гениальных начинаниях, по правую — пусть безмолвное, но лицовласти.
И стираная-перестираная красноармейская гимнастерка отнюдь не пустяковое было обстоятельство, не случайная деталь, это был обязательный символ!
— Кажн-ный умными ч-человек, тем более государство, в любом д-деле, хотя бы и в масляной торговле, должно уважать своего конкурента! — говорил между тем Барышников,— П-потому что, когда бы не конкуренция между людьми и цельными народами, зачем и тот государственный служащий и все государство? Церковь, разные религии и те сроду конкурировали между собою, не говоря о государствах!