После долгой разлуки

Хьюит Кейт

Позже, когда Бьянка пошла укладывать Лючио в постель, Аллегра поднялась в мастерскую. Она была погружена во тьму, и лишь свет луны проникал сквозь широкое окно.

Аллегра села на табурет, провела пальцами по рисунку, закрашенному Лючио в черный цвет. Этот всплеск ярости был первым шагом к излечению мальчика.

Но сейчас она думала не о его излечении, а о своем. Сердце ее ныло от боли. К этой боли она уже привыкла за семь лет, но настала пора от нее избавиться.

Аллегра склонила голову, желая расплакаться, но ей это не удалось. Глаза оставались сухими, в горле стоял ком.

— Аллегра…

Она

вскинула голову, волосы ее рассыпались по плечам. Она не вынесет, если Стефано сейчас пожалеет ее.

Он вошел в комнату, положил свою сильную руку ей на плечо.

— Не надо, — умоляюще прошептала Аллегра. — Я не…

Она закрыла глаза, сжала кулаки. Нет. Она не будет плакать. Не расплачется перед ним.

Стефано присел перед ней на корточки, заглянул в ее раскрасневшееся лицо и провел рукой по щеке. Аллегра тихо всхлипнула, постаралась отодвинуться, но некая неумолимая сила повлекла ее к нему.

Она почувствовала щекой его грудь — мускулистую и твердую — и губами прижалась к его шее.

Она не знала, как долго плакала — несколько минут, час? Но в конце концов слезы иссякли и тело обмякло в его объятиях.

Они сидели на полу, освещенные лунным светом, и он баюкал ее, как ребенка.

— Скажи мне, — сказал он тихо, нежно погладив ее волосы, — о чем ты плакала?

— Обо всем, — прошептала Аллегра. Но она понимала, что ей нельзя отделаться общими словами. Надо объяснить все. — О своем отце, — начала она медленно. — О том, как он использовал меня и какой удар я ему нанесла. Если бы я знала, что ему так нужны деньги, я…

— Ты вышла бы за меня замуж? — осторожно предположил Стефано. — Дорогая, это не твоя вина. Ты не можешь винить себя за смерть отца.

— Я понимаю, — сказала Аллегра. — По крайней мере разумом. Но сердце мое…

— Мы не всегда можем совладать с нашими сердцами, — с горечью прошептал Стефано.

— Да. Было бы лучше вообще не думать об этом. Но мне больно. До сих пор больно.

Стефано кивнул, погладив ее волосы.

— Да, — пробормотал он. — Это больно.

— Я плакала о матери, — продолжала Аллегра, теперь уже более спокойно. — Я знаю, она использовала меня. Я поняла это после того, как она ушла от отца с Алонсо. Ведь именно он отвез меня тогда на вокзал! Она хотела унизить отца, а я была средством, не более. Я всегда была лишь средством достижения ее собственных целей. — Аллегра покачала головой, крепко прижимаясь к Стефано. — И было очень больно думать, — сказала она наконец едва слышным, срывающимся голосом, — что для тебя я тоже являюсь средством. Для тебя, кого я люблю больше всего на свете.

Руки Стефано замерли, напряглись, и он перестал гладить ее волосы.

Аллегра прижалась лицом к его плечу.

— Аллегра, — сказал он наконец. — Тогда мы были совсем другими людьми… Тогда я не смог бы сделать тебя счастливой.

Аллегра медленно подняла голову, и глаза их встретились.

Он не мог сделать ее счастливой тогда, а сейчас?.. Тот ли он человек, который нужен ей сегодня?

Стефано неотрывно смотрел ей в глаза. Потом склонил голову и нежно прикоснулся к ее губам.

И Аллегра ответила на его поцелуй. Ответила всем сердцем, каждой клеточкой своего тела. Она обвила руками

его плечи, прижала его к себе в безумной жажде ощутить его близость, тепло, силу. Стефано нежно целовал ее губы, а она обнимала его, открываясь навстречу, — так прекрасный бутон розы раскрывает свои лепестки, встречая восходящее солнце.

Стефано прервался на несколько секунд, глубоко вздохнул, и глаза их снова встретились в серебристом лунном свете. Потом он снова поцеловал ее, но этот поцелуй был настойчивым, повелевающим, злым.

Он жадно овладел ее губами, и она с такой силой вцепилась в него, что стала трещать ткань рубашки и пуговицы посыпались на пол.

Они задели стаканчик с кисточками, и он звякнул, а кисточки с шумом посыпались на пол.

Как это произошло? — стучало у нее в голове, а между тем она отвечала Стефано на каждый поцелуй, будто они участвовали в какой-то гонке, стараясь быстрее овладеть друг другом, наказать и доставить наслаждение.

Желание наполняло ее до краев. Желание, и злость, и боль. И все это вместе сплеталось в неразрывный комок эмоций. Она чувствовала, как руки ее гладят обнаженную мужскую грудь, как пальцы с силой царапают ее. Она услышала изумленный вскрик Стефано — наслаждения и боли — и громко рассмеялась со странным ощущением победы.

Он откинул ее на спину, и лицо его исказилось страстью, когда он задрал вверх ее кофточку и прикоснулся к тем местам, к которым никто никогда не прикасался. Она почувствовала его руки на своей груди, животе и еще ниже — в таком интимном, таком потаенном месте, что…

Нет. Это неправильно. Она не хочет, чтобы это произошло на полу, грубо и стремительно. Они оба злились, и оба хотели причинить друг другу боль.

Эта мысль была ужасной, унизительной.

Руки Аллегры замерли, сердце сжалось в груди. Она не хотела видеть взгляд Стефано, не хотела видеть боль в его глазах, чувствовать ее в своем сердце.

И все же она хотела его, его— мужчину, который сделал ей больно, мужчину, который мог исцелить ее.

— Стефано… — прошептала она и запнулась.

Он замер, лежа на ней. Лицо его было жестким, дыхание прерывистым. Они долго смотрели друг другу в глаза, затем Стефано тихо чертыхнулся и скатился с нее, забыв об осколках стакана у стола.

Разбито. Все разбито.

Лежа на полу в растерзанной одежде, униженная и оскорбленная, Аллегра не могла поверить, что всего лишь несколько мгновений назад они оба испытывали нежность и сострадание друг к другу. А теперь ее переполняли лишь боль и гнев. Боль и страх.

И вдруг среди этой угнетающей тишины она услышала другой звук. Звук, который пронзил ее насквозь, заставил судорожно вскочить на ноги.

Это кричал Лючио.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Аллегра помчалась наверх, лихорадочно приводя одежду в порядок. Стефано побежал вместе с ней.

— Лючио… — сказала она, и он кивнул.

Это был непрекращающийся, ужасный, почти нечеловеческий крик. Крик страдающего животного.

Стефано остановился на пороге детской комнаты. На кровати сидела Бьянка, пытавшаяся успокоить метавшегося в истерике сына.