После нас - хоть потом
Шрифт:
– А зачем?
– Ворожить будешь…
Раскладчица неуверенно хихикнула. Должно быть, десятник шутил. Представить себе сурового Завида Хотеныча, внимающего речам ворожейки, Чернава была не в силах. Да и о чем ему гадать-то? Пойдет сегодня солнышко в откат или не пойдет?.. Завихляет в желобе или не завихляет?..
Тесным отнорком они вышли к главному рву, но свернули почему-то не вправо, к Теплынь-озеру, а влево, к извороту. Странно… Хотя розмысл Завид Хотеныч всюду поспеть норовит. Про таких говорят: сам по ночам обхаживает, сам собакой взлаивает.
В
Мощеный плоскими камнями пол стал ступенчат, пошел лесенкой, забирая все круче вверх. Вскоре десятник и зажмурившаяся с отвычки раскладчица выбрались на ясный свет. Вокруг шевелила серебристой, как греческая денежка, листвой осиновая роща. За светло-серыми гнутыми стволами виднелись маковки и вислые крылечки высоких двупрясельных домов. Странное это селение скорее напоминало слободку древорезов, нежели деревеньку. Нигде ни единой черной избы, но и теремов златоверхих тоже не видать…
– Что это?
– спросила озадаченная Чернава, когда глазыньки притерпелись к сиянью дня.
– Навьи Кущи, - отозвался Мураш.
– Слыхала, небось?..
Вестимо, слыхала. Чистые души после смерти возносятся в Правь, нечистые низвергаются в Навь, а те, что творили при жизни и добро, и зло, пребывают в Навьих Кущах, пока не очистятся окончательно…
– Сотники тут живут с семьями, - пояснил Мураш.
– Розмысл опять же… Хотя он наверх ходит редко, у него и под землей забот - полон рот. А вот жена его Перенега вниз даже и не заглядывает. Вон, видишь, кровля кокошником изноровлена и гребни на ней прорезные?.. Завида Хотеныча хоромы…
Чернава спохватилась и погасила лампу. Дивным селением показались ей Навьи Кущи. Маленькие дворики, обведенные вместо глухих надежных стен сквозными точеными оградами, узорные воротца… Видно было, что люд здешний живет без опаски, не страшась ни разбоя, ни погрома.
Сладко защемило под сердцем, до того вдруг захотелось бывшей погорелице взять да и поселиться навсегда в приветливых этих местах. Именно о таком житье, мирном, чистом и беззаботном, мечтала она с детства.
– А наладчиков?..
– с надеждой спросила Чернава.
– Наладчиков здесь селят?
Мураш вздохнул.
– Наладчиков - нет. Да и десятников тоже… Хотя всякое бывает. Иной в наладчиках ходит, а сам в розмыслы смотрит… Ну, вот и пришли.
Он поднял глаза к возносящемуся умедлительным полетом ясному (латаному) солнышку и недовольно скривил рот.
– Опять недогрузили, - проворчал он.
– Чуешь, прохладно как?.. Знамо дело, сволочане… Приключись у нас на участке такое - связал бы Завид Хотеныч всех по ноге да и пустил по воде: кто кого перетянет…
Толкнул резную незапертую калитку, и ступил во двор. Чернава последовала за ним, дивясь тому, что ни сторожа нет нигде, ни собаки. Десятник Мураш, нимало не чинясь, поднялся по ступенькам, стукнул дверным кольцом, но тут же вновь сошел с крылечка. Надо понимать, супруга Завида Хотеныча требовала к себе уважения куда больше, нежели сам розмысл.
Вскоре дверь отворилась, и на резное крыльцо выплыла увядшая надменная красавица средних лет - широкая, что твоя бадья. Боярыня - не боярыня, баба - не баба… Но по рылу знать, что не из простых свиней. Сребротканый летник желтой камки [79], а вошвы [80] к нему черного бархата. Тесное ожерелье с высоким подзатыльничком пристегнуто к воротнику пятью жемчужинками. Поверх летника - долгий алый опашень [81], усаженный сверху донизу серебряными пуговками. Рукава - до пят, пониже плеч - прорезы, чтобы можно было, значит, казать не только широкие накапки [82] летника, но и шитые золотом запястья рубахи.
Все это Чернава ухватила завистливым своим женским оком в одно мгновенье.
– Ну что, Мураш, привел?
– спросила дородная розмыслиха, даже не взглянув на погорелицу.
– Как условились, - отозвался тот и покряхтел.
– Только ты ее, Перенега, слышь, долго-то не держи… А то влетит мне, не ровен час, от Завида Хотеныча, что людей с раскладки забираю…
– Небось, не влетит… - отвечала хозяйка.
– Пусть хоть слово скажет - живо очувствуется… - Тут она с сомнением оглядела Чернаву с головы до ног.
– Как звать-то?
Погорелица назвалась.
– Ступай за мной, - вяло повелела розмыслиха и повернулась к ней обширной увалистой спиной.
– Лампу оставь в сенях…
Тщательно вытерев ноги о рогожку, Чернава прошла за хозяйкой в дом и, поднявшись по певучей лесенке, оказалась в светлой чистой горнице, стены которой обиты были красной кожей. И та же самая кожа туго облегала скамьи, прикрытые шелковыми узорчато вышитыми полавочниками с суконным подбоем. Указав Чернаве на скамью, сама хозяйка плавно опустилась на стул с высоким прислоном и вновь принялась разглядывать гостью.
– Значит, ворожишь… - молвила она наконец.
– А сглазить можешь?
– Да хоть сквозь каменную стену, - не смигнув ответила та. Почувствовала, что за этим-то ее и позвали. Неужто соперница завелась у хозяйки? Даже бы и не подумала… Вроде бы Завид Хотеныч до женского полу не падок, а вот поди ж ты!..
– А порчу напустить?
– продолжала допрос размыслиха, не спуская с Чернавы тяжелого взора.
– Отчего ж не напустить… - с деланным безразличием отозвалась покладистая ворожейка.
– Можно и напустить… След гвоздем приколотить, али воду в ложке заморозить…