После нас - хоть потом

Лукина Любовь Александровна

–  Так, значит, говоришь, года три уже?
– хмурится Пиньков.

–  Или четыре, - неуверенно отвечает гномик.
– Да вот сразу после проверки…

–  А!
– говорит Пиньков, оживившись.
– Так, значит, была все-таки проверка?

–  Была, - подтверждает гномик.
– Сам-то я, правда, не видел, но говорят, была.

Любопытство разобрало Пинькова.

–  Слушай, а как проверяющий выглядел?

–  Проверяющий?..
– с тихой улыбкой восторга говорит гномик.
– Высокий, выше колдуна… В одеждах защитного

цвета… Пуговицы - сияют, бляха - солнышком. А уж сапоги у него!..

Тут смотрит гномик на Пинькова, умолкает и, затрепетав, начинает подниматься в стойку "смирно".

–  Да сиди ты!
– с досадой говорит Пиньков.
– Тоже мне проверка! Никакая это была не проверка. Я это был…

Сел гномик, дыхнуть не смеет и держит равнение на Пинькова.

–  Сказано тебе: вольно… - сердито говорит Пиньков.
– А про автомат про мой ты нигде ничего не слышал?

Не знает гномик, что такое автомат. Пришлось объяснить.

–  Нет, - отвечает, подумав.
– Про реликвию слышал, а вот про автомат - ни разу…

Насторожился Пиньков.

–  А что за реликвия?

А реликвия, товарищ старший лейтенант, следующая. Во-первых, черт его знает, что это такое. Во-вторых, слышно о ней стало года три-четыре назад, то есть по времени вполне совпадает. В-третьих, известно, что стоит она в некой пещере, а пещера эта находится аж в низовом овражье за ободранной пустошью. И многие в эту реликвию верят.

–  А как она хоть выглядит?
– допытывается Пиньков.
– Ствол есть? Затвор есть?

–  Может, и есть… - вздыхает гномик.
– Одним бы глазком на нее взглянуть…

Задумался Пиньков.

–  А как считаешь, - спрашивает, - знает колдун, где сейчас мой автомат?

Гномик даже встал от почтительности.

–  Колдун знает все, - объявляет торжественно.

–  Знает он там с редькой десять!
– недовольно говорит Пиньков.
– Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?

Гномик брык - и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…

Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.

–  А далеко отсюда этот ваш колдун живет?
– спрашивает.

–  День пути, - слабым голосом отвечает гномик.
– Только там не пройдешь - пупырчатых много…

Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?.. Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…

–  В общем так, Голька, - говорит Пиньков (Голька - это уменьшительно-ласкательное от Голиафа).
– Пойдем-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты все, что мне рассказывал, ему расскажешь. Надо с этим бардаком кончать.

А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнет. И верно - зашатался

гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.

–  Да!
– говорит.
– Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!

И - брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.

Оживил его по новой - и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились - шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.

Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только легкая волнистость склонов напоминает.

–  Ну и куда теперь?
– спрашивает Пиньков.

Оказалось - вверх по течению. Колдун, по слухам, живет в самом начале центрального оврага - бункер там у него, что ли…

И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…

"Плохо дело, - думает Пиньков.
– Дневной переход на голодный желудок - это уже не служба, а так, несерьезность одна…"

–  Слышь, Голька, - обращается он к гномику, - а банку эту тебе на сегодня выдали?

–  Что ты! Что ты!
– Голька на него даже ручонками замахал.
– Банка - это не на день. Это на неделю.

–  Н-ни черта себе!
– говорит Пиньков.
– Выходит, за эту неделю ты уже все получил?

–  Ну да - за эту… - слабенько усмехается Голиаф.
– Это за позапрошлую, и то еле выпросил…

–  Ага… - говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: - Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?

–  А по ребрам… - со вздохом отвечает Голиаф.

Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмет вдруг и помрет с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.

Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причем прятаться все труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе - порядку больше.

Ну и наконец все. Пришли. В смысле - трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.

–  Нет!
– говорит минут через пять Пиньков.
– Не могу я этот бардак видеть!

Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.

–  Значит, так, Голька, - инструктирует.
– Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.

Поднимается в рост и твердым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.