После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии, Фитт Инге

После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии

на обложку

Фитт Инге

Шрифт:

Законом о запрете контактов. Он тоже хотел военного решения, но чтобы войну вела полиция, сопровождаемая созданием необходимой идеологической надстройки. Цель была одна и та же. В результате все внимание было сосредоточено на заключенных, потому что они не могли добраться до коммандос.

8 сентября 1977 года антикризисная группа разрешила Die Welt потребовать выполнения плана Ребманна. 10 сентября газета Suddeutsche Zeitung опубликовала то же самое, как отражение дискуссии внутри земельной группы ХСС, которая хотела, чтобы заключенных расстреливали с интервалом в полчаса, пока Шлейер не будет освобожден. Днем позже газета Fruhschoppen потребовала ввести кровавые пытки, отметив, что таким образом были побеждены партизанские отряды в Латинской Америке. На следующий день «Шпигель» предоставил платформу для Бехера и Циммермана из ХСС, чтобы выразить свое желание смерти узников Штаммхайма. 13

сентября та же идея была выдвинута СДПГ через Хайнца Кюна, но в более деликатной форме: «Террористам необходимо дать понять, что смерть Ханнса Мартина Шлейера будет иметь серьезные последствия для судьбы жестоких узников, которых они надеются освободить своими позорными действиями».

Далее состоялись дебаты о плюсах и минусах смертной казни, в которых участвовали от католической церкви до Штерна. В газете Suddeutsche Zeitung Штраус потребовал устроить погром против заключенных, потому что «тогда полиции и системе правосудия не придется больше этим заниматься». 16 октября во всех средствах массовой информации была вновь выдвинута линия психологической войны БКА, заложившая основу для операции на седьмом этаже. На следующий день, используя материалы госбезопасности, Spiegel заявил, что Андреас был организатором нашей акции. Любой журналист мог легко увидеть, что этот материал был подделан. В тот же вечер в программе «Панорама» Голо Манн потребовал, чтобы с заключенными обращались как с заложниками и расстреляли их. Все это было частью публичного шоу команды по управлению кризисом, подготовительной пропаганды. Ребман служил для того, чтобы соединить эту публичную линию с оперативными возможностями, возникающими в результате из вакуума, созданного запретом на контакты.

Решение Федеративной Республики занять жесткую линию лучше всего понять в свете той роли, которую эта операция играла в глобальной реконструкции империалистической политики для контрреволюционного возрождения. Функция ФРГ заключалась в том, чтобы взять на себя ведущую роль в реакционной перестройке Западной Европы с целью создания континентального полицейского государства. Частью цены, которую пришлось заплатить Федеративной Республике, чтобы предотвратить любое возрождение революционной политики в центре власти Западной Европы, был крах старой социал-демократической идеологии и политики. Все это было связано с вопросом обмена пленными. На государственных похоронах Шеель сказал, что если пламя не будет немедленно погашено, то оно, как лесной пожар, распространится по всему миру, и освобождение заключенных стало бы его отправной точкой. Из-за этой неудачи в течение следующих лет нам пришлось разрабатывать новые способы борьбы вместе с заключенными.

Решение Федеративной Республики отказаться от обмена стало возможным только благодаря мобилизации всех мыслимых форм институционального фашизма и политическому путчу БКА — короче говоря, благодаря превращению политической ситуации в военную. Отчасти это было достигнуто путем манипулирования парламентом и Федеральным конституционным судом, отчасти путем превращения СМИ в официальные государственные органы, а отчасти путем запрета новостей, якобы необходимого для безопасности Шлейера. В связи с этим в видеозаписи от 14 сентября Шлейер сам сказал, что для своей безопасности он хочет общаться с общественностью. После этого команда кризисного управления приняла решения, которые противоречили его интересам, они действовали, прежде всего, чтобы предотвратить переговоры и не допустить никаких публичных дебатов, которые могли бы помешать выбранному ими решению. В любом случае, после пяти недель безостановочной возни, опрос общественного мнения показал, что столько же людей поддерживают обмен, сколько и выступают против него. Но был только один возможный способ быстро разрешить кризис, учитывая, что федеральное правительство потеряло способность действовать: решение НАТО. Запрет на контакты был средством, с помощью которого команда по управлению кризисом получила контроль над ситуацией, а также предоставила Ребману все необходимые ему возможности. Это не было направлено на защиту Шлейера, а скорее на защиту плана Группы управления кризисом.

В 77-м году форма и содержание государства ФРГ стали одним и тем же. Его политическое содержание: постнацистское государство и антикоммунистический оплот в структуре НАТО. Его форма: диктаторское сердце натовской демократии, государство национальной безопасности, государство, которое истребляет людей, чтобы защитить их от самих себя. Учитывая его сырую неопосредованную структуру, с самого начала было очевидно, что в ФРГ пролетарская политика потребует автономной борьбы, то есть нелегально организованной вооруженной борьбы. Однако обновлению подверглись не только старые структуры и формы, но и сам фашизм. СДПГ уже настолько продвинулась в процессе институционализации, что официально объявленное чрезвычайное положение стало ненужным. Как и в Штаммхайме в 75-м, это не было представлено как вопрос государственной измены, потому что это обвинение содержало слишком много политического содержания. В 74-м году Брандт сказал: «С тех пор как у власти находится социал-либеральная

коалиция, были приняты основные меры предосторожности для внутренней безопасности государства». Помимо легализации контрповстанческих действий, он имел в виду программу, которую партийный партизан Герольд предвидел еще в 68-м: фашизм в историческую эпоху автоматизации и обработки данных, институциональное проникновение в общество, чтобы парализовать его — фашизм, который больше не требует мобилизации масс или идеологически мотивированных фашистов, а только бюрократов и технократов на службе империалистического государства. В чрезвычайной ситуации 77-го года весь его потенциал был мобилизован. За фиктивным разделением властей и парламентской процедурой скрывается Massnahmestaat (глубинное государство) — реальная структура власти, где полицейские и военные органы контролируют анализ — учитывая их «привилегированный доступ к информации» — и таким образом формируют политику.

Чрезвычайная часть кризисной структуры — Кризисный кабинет и т.д. — была распущена после военного решения. Однако это не было просто специальным репрессивным развертыванием со стороны государства в ответ на особенно интенсивное партизанское наступление. Скорее, это разворачивание процесса, который Маригелла уже определил в опыте латиноамериканской городской герильи: столкнувшись с сопротивлением, которое ставит под вопрос само его существование, государство трансформирует политическую ситуацию в военную. Именно это происходит сегодня на международном уровне. Империализм повсеместно теряет способность решать проблемы политическим путем, поэтому он милитаризирует свою стратегию. С точки зрения империализма, для общества в целом это означает, что государственная безопасность — с ее центрами, специальными отделами, психологическими кампаниями и т.д. — обеспечивает значительную структурную поддержку его правления. Таким образом, она также модифицирует государственную идеологию и осуществляет проекты «внутреннего мира», разработанные в первую очередь социал-демократами, чтобы перейти в наступление для уничтожения всех политических проявлений социального антагонизма. Государство признает разрыв, за который изначально боролись партизаны. В конце 77-го года Фогель сокрушался о «непоправимом разрыве». Это было поражение, которое они потерпели, которое запятнало образ, созданный ими своей внутренней и внешней политикой, и которое также привело к деградации их идеологии, открыв возможности для действий левых.

Эти изменения не были результатом только 77-го года. Они стали результатом процесса, начатого первыми атаками RAF и голодовками заключенных, а также ответом на действия тех, кто решил продолжить борьбу после 77-го года. В этом отношении особенно важными были действия осенью 81-го года. После 77-го года и по сей день предпринимаются попытки обратить разрыв вспять. После нейтрализации либерализма и антифашизма событиями 77-го года, эту позицию сегодня занимает новая левая, которая находится где-то между «партизанами и государством» и пытается предъявить свои собственные претензии на парламентские действия.

Однако эта левая не имеет никакого значения. Не только потому, что политико-экономический кризис оставляет реформизму объективно еще меньше пространства для маневра, чем в 70-е годы, но и потому, что здесь требуется левая, которая находится вне их досягаемости, которая была политизирована, чтобы понять смысл 77-го года, и которая может найти свои ориентиры в ситуации, когда государство нацелено на любую фундаментальную оппозицию. Это сопротивление должно быть основано на понимании того, что реформизм здесь ограничен не экономикой, а политикой, которая, в свою очередь, должна быть направлена на революционную деятельность.

Разрыв метрополии остается необратимым». Киссинджер также говорит об этом изменении в отношениях, которое произошло менее чем за десятилетие, характеризуя СДПГ как все еще преследующую «идею внутреннего мира» в 76-м году, но отмечая, что в 84-м году «по обе стороны Атлантики нам угрожает опасность того, что внутренняя политика затмит всемирную стратегию». Это его автоматический ответ на то, что империализм с его глобальным проектом увековечивания капиталистической системы не только ограничен освободительной борьбой на Юге, но и сдерживается внутренним фронтом.

Кристиан Клар

Штаммхайм, 4 декабря 1984 года