После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Создайте структуры, в которых можно обмениваться опытом и знаниями и приносить пользу движению.
Вопрос
Как неавтономные/радикальные женщины должны понять, чего вы хотите? Вооруженные действия имеют сдерживающий эффект.
Зора 2
Почему когда парень продает женщин, это не имеет сдерживающего эффекта, а когда горит его машина — имеет? Причина в том, что социально узаконенное насилие принимается, а соответствующий отпор является сдерживающим фактором. Возможно, женщин, которых с ранних лет учили быть жертвами, пугает, когда они сталкиваются с тем фактом, что женщины не являются ни жертвами, ни мирными. Это вызов. Женщины, которые ощущают свое бессилие, гневно
Заявление по поводу событий 77-го года
Перевод с английского
Здесь мы должны снова поговорить о 77-м, в частности, о политической стратегии, лежащей в основе первой фазы вооруженной борьбы, в которой произошли нападения, и о том, как из этого конфликта развились новые условия для революционной политики. Мы также должны сказать несколько слов о том, что произошло, когда мы взяли Шлейера в плен и потребовали заключенных в обмен на него.
После арестов 72-го года и акции в Стокгольме социал-демократическое государство надеялось на перестройку, которая положит конец полному отрицанию партизанами капиталистической системы и разрыва, который она представляет. Партизанщина должна была остаться инцидентом с участием пары парней, исторически связанным с ситуацией вокруг войны во Вьетнаме и, возможно, с критикой старого стерильного антифашизма — как если бы он был задуман как последняя форма измены, чтобы предотвратить возможность революционной борьбы здесь в качестве точки отсчета. В 76-м мы пришли к цели углубить партизанский проект и развить понимание разрыва в метрополии, возобновив борьбу — приведя революционный процесс в движение и сделав разрыв необратимым. Цель реструктуризации партизан в 77-м году была связана с борьбой заключенных.
Продолжающаяся социал-демократия была внешним условием, при котором мы боролись в 70-е годы; против стратегии СДПГ, которая с 1914 года много раз ломала спину пролетарской революции, которая разоружила рабочий класс перед лицом фашизма, которая после 45-го года, направляемая американским капиталом, была снова внедрена в класс как опора поддержки капитала, которая, как современная форма империалистического правления, институционализировала все социальные противоречия, политическую борьбу и автономные движения. Именно в этих политических условиях мы провели первые атаки RAF. Эти действия были частью практики, которая разрушала «объективное единство буржуазии», воссоздавала условия для классового сознания и развивала стратегическую военно-политическую борьбу.
Другое условие: после консолидации Октябрьской революции национальная классовая борьба не смогла выработать ничего, что правильно разъясняло бы текущий конфликт между пролетариатом и капиталистической системой или показывало, как ее свергнуть. Капитал еще больше интернационализировался.
А различные формы колонизации на юге и в метрополии сформировали различные реалии, которые разделили их социально и политически. Таким образом, отношение к угнетению в метрополии было стабилизировано на десятилетия благодаря интернационализации производства, и было политически закрыто социал-демократией и профсоюзами, ограничивающими рабочее движение чисто экономической борьбой. Эта относительная стабильность была нарушена освободительной борьбой во Вьетнаме. Прежде всего, поскольку эта успешная борьба за национальное самоопределение и социальное развитие была связана с мировыми переменами, она создала барьеры для капитала. Но что более важно, освободительная борьба Вьетнама изменила политические условия. Одним из аспектов этой деколонизации было то, что она одновременно включала в себя противостояние империализму США, и по этой причине эта война выявила тотальность и единство всей империалистической системы, впервые после консолидации Октябрьской революции. Это способствовало разрыву с долгой историей ревизионизма. Вьетнам превратил мировой революционный процесс из борьбы отдельных национальных классов во все более единую международную классовую борьбу, объединяющую борьбу на всех фронтах. С тех пор это стало контекстом, в котором происходит вся борьба, противостоящая капиталистической системе. Они различаются только уровнем конкретных условий, в которых и при которых они ведутся.
В начале 77-го года вопрос заключался в том, сможет ли ситуация продолжать развиваться, или ее ждет дальнейший откат.
После военного решения партизанской борьбы, которое было использовано против коммандос в Стокгольме, все те, кто решил не уезжать, также решили не допустить, чтобы революционная стратегия снова была изгажена в штатах метрополии. Это было решение противостоять стратегическому замыслу социал-демократов, который состоял в том, чтобы уничтожить партизан деполитизацией, разжиганием розни и репрессивной нормативностью, используя массовый контроль и современный фашизм в полную силу. Брандт сказал, что контрстратегия должна перестроить «иммунную систему общества», то, что социал-демократия представляет собой больше, чем что-либо другое. Поэтому самая важная рекомендация, которую американская контрстратегия могла дать СДПГ, заключалась в том, чтобы как можно глубже закопать узников Штаммхайма. С этой целью открыто ликвидаторская линия государства определила скорость и интенсивность, с которой партизаны должны были реорганизоваться и развивать наступление.
Борьба заключенных имела самостоятельную политическую цель. Она возникла из противоречия, которое прояснило как политические предпосылки для разрыва, так и глубину, которой он мог здесь достичь. В то же время 77-й год стал точкой, где закончилась первая фаза партизанской борьбы и где тем самым была установлена политическая цель этой фазы — разрыв в метрополии.
Взяв Шлейера в плен, мы поставили государство ФРГ перед проблемой легитимности — используя этого бюрократа из Третьего рейха и его преемника, государства, которое было полностью сформировано извне и навязано изнутри. Акция столкнула ФРГ с этой проблемой легитимности — исторические условия для свержения этой системы уже созрели, и она стояла спиной к стене — потому что переговоры заставили ее признать своих противников. И акция столкнула федеральное правительство с антифашизмом, который в какой-то степени уже существовал в Западной Европе, и который не был просто историческим фактором, а был порожден заново как реакция на новые и всепроникающие претензии ФРГ на «легитимность» власти. Шмидт заявил в парламенте: «Надежда на то, что воспоминания об Освенциме и Орадуре1 начнут исчезать в странах за пределами Германии, не оправдается. Если террорист будет застрелен нами... мы столкнемся с вопросами, с которыми другим странам не придется иметь дело».
Фактически, старый антифашизм здесь рухнул без сопротивления, потому что его поддерживали левые, которые тридцать лет ждали Штрауса, чтобы кричать о фашизме, но до сих пор не поняли, что всему, что пытался сделать ХДС, они научились у СДПГ. А в Западной Европе за пределами Германии она потеряла свою силу в той степени, в какой ориентировалась на надвигающуюся революцию в одной стране и рассматривала это как типичное явление для Западной Европы. Такое отношение к власти заключалось в слабости старого антифашизма в тот момент, когда новый антифашизм, возникший в результате антиимпериалистической борьбы, еще не был достаточно развит. Это позволило государству достичь своей цели — вести войну против врага внутри — «цивилизация или варварство», гиперпреступность — и разрешить ситуацию военным путем, в соответствии с навязанной директивой Шмидта, по крайней мере, в те недели: обществу нельзя было позволять обсуждать политику партизан.
Поскольку социал-демократия имеет свои исторические корни в предательстве рабочего класса, она особенно чувствительна к проблеме легитимности, с которой сталкивается капиталистическая система. Это было проиллюстрировано конфликтами внутри антикризисной группы. СДПГ хотела рассматривать ситуацию как чрезвычайное положение, не объявляя об этом. Вехнер настаивал на том, чтобы люди перестали открыто говорить о государственном кризисе. ХДС/ХСС были готовы отказаться от этой линии — например, ХСС предлагал позволить заключенным выйти на свободу, а затем объявить чрезвычайное положение, чтобы подавить мобилизацию, которую вызвала эта ситуация. Или идея Ребмана ввести военное положение и расстрелять заключенных партизан. Шмидт рассчитывал на эффективность не традиционного фашизма, а институционального. Он тоже хотел использовать заключенных в качестве заложников, но на законных основаниях.