После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии
Шрифт:
Интернирование как гендерная перспектива женщин является самым острым инструментом режима СА в отношении трудовой и демографической политики чернокожих женщин. Их неумеренная эксплуатация в пограничных отраслях и на полевых работах уже в значительной степени осуществляется из резерваций. Домашняя работа в домах белых правителей сама по себе является изоляционной тюрьмой, ограничивая многих женщин цементными камерами помещений для прислуги. Даже женское население черных гетто, так называемые женщины из Параграфа 10, имеющие гарантированные права на проживание, больше не имеют надежного плацдарма. Все более узкие и изощренные депортационные решетки выхолащивают их права и жестко отсеивают в поисках конкретной формы пригодности. Определенный контингент молодых, бездетных, незамужних, трудолюбивых, неорганизованных девушек-женщин нужен абсолютно и исключительно, то есть абсолютно эфемерное состояние женской рабочей силы, в котором уже заложено последующее исчезновение.
Депортация из Южной Африки того самого пола, который производит и воспроизводит черный род, призвана всеми силами добиться резкого сокращения автохтонного населения. Две трети черных женщин уже одиноки в результате систематического разрушения их жизни. Замужнее меньшинство живет вдовьей жизнью, по крайней мере, в резервациях, где раз в год появляется мужчина в качестве гостя в вечной миграции; если он вообще появляется.
Радикальное разделение полов направлено прежде всего на то, чтобы заставить серьезно сократить рождаемость и вообще блокировать появление новых черных поколений. Уже сейчас в резервациях умирает в семь раз больше новорожденных, чем в гетто. Среди умерших младенцев опять-таки на двадцать процентов больше женщин, чем мужчин, потому что строгий традиционный кодекс господства требует, чтобы, особенно в чрезвычайных ситуациях, последние женские силы переходили в мужской принцип. В этой логике смерти, в которой определенный правительством лишний аппендикс должен быть уничтожен всеми средствами, аборты, конечно, запрещены, потому что черные женщины ни в коем случае не должны владеть своим телом, и с этим запретом растет желаемое принуждение к стерилизации.
В мире существует поистине жестокий репертуар государственных мер контроля рождаемости и демографической политики. По тщательно продуманному и жестокому интернированию женщин мы не знаем аналогов. Это беспрецедентно. Однако чернокожие женщины не исчезают в резервациях только потому, что их туда помещают. Они становятся невидимыми и полностью исключаются из социального восприятия благодаря своей работе: женской работе, которая не означает женский наемный труд. Наемный труд регистрируется, измеряется и оценивается даже на самых низких позициях. Он появляется на рынке труда и придает своему носителю определенную значимость. Производство видов в самом широком смысле, напротив, происходит в абсолютной тысячелетней тьме; оно предстает не как труд, а как проклятие. В общепринятом координатном кресте политической экономии это явление ошибочно переводится как докапиталистическое. Благодаря сохранению докапиталистического сектора, из которого все больше извлекался мужской труд и в котором должны были доминировать женщины, присвоение труда стало возможным при невероятно низких затратах. Издержки, которые обычно несет капиталист, несли исключительно докапиталистический сектор. Говоря простым языком, женщины обеспечивают то, что в других странах называется страхованием по безработице, пенсионными фондами, образованием и подготовкой новых работников, медицинским обслуживанием и оплатой больничных листов. (Айви Мацепе).
Это все еще не исчерпывающее определение женского труда. Однако бросается в глаза, что вышеупомянутые системы ухода в основном и всегда обеспечиваются женщинами, исторически варьируется только степень. Это ни в коем случае не докапиталистическая система, наоборот. Это вершина капиталистической рациональности — сделать все возрастающую армию человеческой рабочей силы бесполезной, потому что машина эксплуатации требует все большего количества неоплаченного труда. Важно отметить, что в этом контексте говорят о феминизации труда, потому что полное, абсолютно безвозмездное извлечение женского труда является оригинальной моделью для получения тотальной сверхприбыли. Мы понимаем, что сексизм является матрицей58 для расизма.
И поэтому в своей женской политике режим СА не опирается на богатый докапиталистический жизненный и производственный контекст черных племен, а безжалостно и бесконечно жестоко устраняет его. Резервации являются насильственными капиталистическими неологизмами и по своей структуре столь же современны, сколь и разрушительны. Через них связь между производством и воспроизводством намеренно разрывается не только пространственно, но и с точки зрения извлечения стоимости; ведь непомерная прибыль может быть извлечена через радикальное отрицание затрат на воспроизводство.
Исчезновение всех женщин, или Что такое патриархат?
Остается вопрос, почему воспроизводство вида может быть так радикально отменено? И почему именно тот пол, который его воплощает? Давайте вспомним.
Женщины обеспечивают то, что в других странах называется страхованием от безработицы, пенсионными фондами, образованием и подготовкой новых работников, медицинским обслуживанием и оплатой больничных листов. Мы критиковали этот список, потому что, и это не случайно, в нем отсутствует важнейший пункт: женщины производят на свет потомство.
Этот неизбежный биологический факт, насколько нам известно, никогда не получал того аналитического внимания, которого он заслуживает, потому что он был ограничен левыми, мужским взглядами противостоит представлениям о равенстве и создает неразрывное гендерное различие. Одна только Симона де Бовуар взялась вырвать этот взрывоопасный факт у биологов, которые выковывают из него вечную апологию патриархата. Она пишет, а мы резюмируем.
Как и мужчина, женщина — это ее тело; но ее тело — это нечто отличное от нее. От полового созревания до менопаузы она является ареной процесса, который происходит внутри нее, не затрагивая ее. Фактически, в цикле менструации нет никакой индивидуальной цели, поэтому его иногда называют проклятием. Верно лишь то, что женщина постоянно осуществляет исполнение беременности в виде ежемесячной крови и боли. В период беременности в нее вселяется другой, который питается ее субстанцией, она одновременно является собой и другим. Это изнурительное представление, которое сотрясает весь организм и не дает женщине никаких частных преимуществ. Напротив. Конфликт между видом и личностью, который иногда превращается в драму во время родов, придает женскому телу тревожную уязвимость. Людям нравится говорить, что в теле женщины есть болезни; это правда, что она несет в себе чужеродный элемент — вид, который разъедает ее. Вид, в котором дети остаются неспособными обеспечить свои собственные потребности еще долгое время после того, как их перестают кормить.
Таким образом, телесная работа женщины не заканчивается на внутренних границах ее чрева; одно только перерезание пуповины отнюдь не делает новорожденного самостоятельным, жизнеспособным существом. Эта особая хрупкость человеческого рода вынуждает к сложной системе заботы, и фактически женский пол, производя на свет новое поколение, производит и охрану старого. Однако характер и степень этого бремени не являются природными константами; они уже отражают исторические и властные отношения. Жизнь женщины не обязательно должна быть непрерывной цепью губительных беременностей в тяжелейших условиях жизни и крайнего физического износа. Это уже перевод биологической детерминанты в социальную.
А царство исторического и власти начинается там, где отношение общественного труда навязывается специфически женской способности к производству жанра. Отношение общественного труда, которое навязывает гендеру все поле человеческого воспроизводства и порабощает его в нем. В этом акте насилия Гегель самодовольно видит субъективный элемент в мужчине, в то время как женщина остается замкнутой в роде. Эта замкнутость женщины в роде проистекает не из ее природы и не из мифа, а скорее из чего-то твердого конкретного и рукотворного: принуждение женщины к бесконечному труду в еде, одежде, жилье, гигиене, здоровье, болезни, детстве и старости, короче говоря, ко всему труду общества, который по иронии судьбы предстает как частный. Как это возможно? За исключением мимолетного момента соития, мужчина полностью свободен от работы тела, в котором запечатлена необратимая разница между полами. Двусмысленная свобода, потому что свободен от судьбы и свободен от бремени жанрового производства. Этот избыток в экономике тела, этот избыток62 индивидуальной и гендерно-коллективной свободы действий используется мужчиной для захвата социальной территории и формирования из нее пространства власти, из которого он насильственно изгоняет пол со свойствами и принуждает его к игу общественного труда. В этом первом историческом отношении принудительного труда гегелевский субъективный момент проявляется в мужчине как его насильственно принудительное освобождение от всякого общественного труда, чтобы быть свободным для труда, расширяющего его пространство власти; женщина же остается замкнутой в роде постольку, поскольку она насильственно изгнана из общественного пространства власти и заключена в недра бесконечного использования в общественном труде. Следовательно, возможно, что целый пол не появлялся как социальный с незапамятных времен. Отсюда исчезновение женщин.
Акт социального уничтожения женщин, однако, двоякий: принуждение, превращающее общественный труд в невидимый женский труд, продолжается в радикальной девальвации этой работы. Изгоняя, подобно Эвридике, женщин, и труд, выжженный в их плоти, в оркус, после чего ему не позволено оглядываться, мужчина нивелирует операционную основу модели господства в обществе в целом, которая явно всегда организует труд как порабощение и эксплуатацию и вводит его в историю как рабство, крепостное право вплоть до капиталистического выжимания прибавочной стоимости, не раскрывая его происхождения: сверхприбыли, которую он извлекает из женщин. Грабеж, который не проявляется как таковой и поэтому никогда не был предметом анализа. Ведь женский труд, и это не означает женский наемный труд, изменчив, он не складывается в твердую форму, он не объективируется в каком-либо продукте, который можно обменять. В этом отношении его нельзя соотнести, его нельзя измерить, он остается неизмеримым, а без измерения, опять же, невозможно сравнение, все основания отнимаются от эквивалента.