После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии

Фитт Инге

Я понятия не имел, что за действия они планируют, и не чувствовал, что имею право спрашивать. Это было делом тех, кто жил нелегально, частью которых я не был — да и не хотел быть. По соображениям безопасности и из принципа ("Каждый из нас должен знать только о том, в чем он сам принимает непосредственное участие"), меня не должны были информировать об этом. Однако я хотел, чтобы заключенных выпустили из тюрьмы.

Я никогда не думал, что мне придется так быстро принять решение «уйти в подполье». Я хотел уделить больше времени себе, получить больше политического опыта, добиться каких-то успехов, а теперь мне предстояло неожиданно сделать шаг. Но почему бы и нет? За три с половиной месяца после освобождения я так и не нашел группы, к которой хотел бы присоединиться. Куда бы я ни пошел, все было не так, как я себе представлял, находясь в тюрьме. Я видел себя перед выбором: либо поддерживать других заключенных после их освобождения, либо самому вернуться в тюрьму. Я рассказал о своих путешествиях, о Хельмуте и о людях, которых я встретил. На этот раз товарищ был более открытым и более расслабленным. Он сказал мне, что РАФ теперь представляет собой небольшую группу, для которой жизнь стала очень трудной после арестов в 1972 году. У них больше нет того политического и практического опыта, который был у членов-основателей, и левые боятся иметь что-либо общее с РАФ с тех пор. Он спросил меня, считаю ли я, что заключенные должны быть освобождены. Для новых членов было ясно, что без Андреаса, Гудрун, Ульрике, Хольгера и Яна они никогда не смогут развить силу, необходимую для борьбы в Западной Геннании. Возможно, я знал, что Андреас сказал им, что вначале они должны быть осторожны в отношениях со мной. Тем не менее. они все равно хотели знать, хочу ли я им помочь. Речь не шла о том, чтобы я стал членом RAF или партизаном, но они хотели знать, буду ли я создавать инфраструктуру, чтобы те, кто сидит в тюрьме, могли передвигаться после освобождения. Я согласился это сделать.

Больше я Гельмута почти не видел. Я предположил, что он тоже встретился с товарищами из RAF и готовился уйти в подполье. Позже я узнал, что так оно и было.

Когда я встретился с товарищем из RAF в третий и четвертый раз, он сказал: «Скоро начнется акция по освобождению заключенных. Мы предполагаем, что после нее многие люди будут арестованы в качестве превентивной меры или из мести. Почти наверняка среди них будете и вы. В любом случае, никто из тех, кто известен свиньям, не сможет какое-то время свободно передвигаться. Нам нужно завладеть квартирами, и все, кто находится в группе риска, должны будут уйти в подполье, прежде чем мы начнем. Вы хотите?»

Я понятия не имел, что за действия они планируют, и не чувствовал, что имею право спрашивать. Это было делом тех, кто жил нелегально, частью которых я не был — да и не хотел быть. По соображениям безопасности и из принципа ("Каждый из нас должен знать только о том, в чем он сам принимает непосредственное участие"), меня не должны были информировать об этом. Однако я хотел, чтобы заключенных выпустили из тюрьмы.

Я никогда не думал, что мне придется так быстро принять решение «уйти в подполье». Я хотел уделить больше времени себе, получить больше политического опыта, добиться каких-то успехов, а теперь мне предстояло неожиданно сделать шаг. Но почему бы и нет? За три с половиной месяца после освобождения я так и не нашел группы, к которой хотел бы присоединиться. Куда бы я ни пошел, все было не так, как я себе представлял, находясь в тюрьме. Я видел себя перед выбором: либо поддерживать других заключенных после их освобождения, либо самому вернуться в тюрьму.

Реорганизация RAF

Через четыре месяца после моего освобождения из тюрьмы в начале июня 1973 года я вернулся к жизни под землей. Мне удалось избавиться от последователей, которые постоянно ходили за мной по пятам, разработав точный план общественного транспорта, которым я буду пользоваться, и когда и где я смогу пересесть без всякого ожидания. Хотя в тот раз стряхнуть их было довольно легко, я еще несколько часов после этого проверял, чтобы убедиться, что мои «молчаливые спутники» ушли навсегда. Затем я села на поезд до Берлина и отправилась в «заговоренную» квартиру.14 Там меня ждала женщина, которая должна была мне помочь. Она подстригла и обесцветила мои волосы, сфотографировала меня и использовала это для изготовления фальшивого паспорта, который уже ждал меня. Это всегда было проблемой из-за моего роста. Вооружившись новыми документами, я отправилась в Голландию, где должна была встретиться с некоторыми людьми.

В квартире в Роттердаме я встретил Хельмута Пола и еще двух человек. Они ждали новостей от палестинцев и рассказали мне, что вместе с людьми из штаб-квартиры АИ-Фатх в Ливане разработали план освобождения заключенных путем угона самолета. Израильский самолет должен был быть захвачен в Амстердаме группой под командованием палестинцев, в которую входили члены RAF.

В это время радикальным элементам в палестинских группах стало ясно, что они нуждаются в поддержке радикальных левых в Европе, потому что решающая материальная поддержка, которая сделала возможным существование Израиля, исходила из Европы и США. Начиная с шестидесятых годов, Ближний Восток становился все более важным фактором для Запада из-за его нефтяных скважин. Для нас Израиль был, прежде всего, империалистическим бастионом нефтезависимых промышленных стран. Ульрике однажды рассказала нам, как до 1967 года она активно поддерживала Израиль и, в частности, движение кибуцев. Память об Освенциме также означала, что она требовала материальной поддержки Израиля, которую западногерманские правительства после 1945 года выплачивали лишь неохотно и медленно. Однако во время Шестидневной войны в 1 967 году, когда шпрингеровская пресса, больше других газет, высмеивала бегущих арабов с издевательским расизмом, восхваляя эффективность израильской армии, многие левые изменили свою позицию по отношению к Израилю. Судьба палестинского населения стала значимой, когда после изгнания Израилем они были вынуждены жить в огромных лагерях, без будущего, без страны, используемые лишь как пешка в стратегических интересах других, в том числе арабских государств. В 1970 году палестинские партизанские группы решили угонять самолеты, чтобы привлечь внимание к своему бедственному положению и оказать давление на Израиль с помощью мирового сообщества. Угон самолетов достиг своей цели, и до 1973 года никто не пострадал. Мы рассматривали их как законные нападения на государство, попирающее фундаментальные права другого народа.

Только спустя годы мы поняли, что это не может быть принято как форма действий революционеров, потому что с самого начала под угрозой оказываются жизни многих людей, не имеющих никакого отношения к борьбе. Однако наше осознание этого заняло годы.

Когда я приехал в Роттердам, операция уже была полностью спланирована и подготовлена. Палестинцы приехали в Амстердам, чтобы доработать детали, и привезли с собой оружие, в основном пулеметы. Израильский самолет, который приземлился и взлетел из Амстердама по расписанию, должен был быть захвачен смешанной группой, состоящей из двух палестинцев и двух немцев. Все, чего мы ждали, — это сигнала к старту.

В течение нескольких недель мы ждали сообщения от палестинцев. Когда ничего не пришло, а мы не хотели больше ждать, один из наших представителей полетел в Ливан к ответственному палестинцу Абу Хасану, который сообщил нам, что ситуация на Ближнем Востоке обострилась на всех уровнях. Это означало, что в настоящее время никакие совместные операции не могут быть проведены. Абу Хасан был начальником службы безопасности Васера Арафата и представлял радикальное крыло в АИ-Фатх, которое выступало за сотрудничество с RAF. Сам Арафат всегда был против. В 1 973 году Израиль усилил свои атаки на Ливан — главную базу для лагерей беженцев и для АИ-Фатх. Это вызвало острый конфликт среди палестинцев по поводу того, как действовать в дальнейшем. Мы не могли понять ответ Абу Хасана. Уже было несколько задержек в подготовке операции. Мы подумали, что палестинцы, возможно, не хотят проводить совместные операции с нами, но не хотели говорить об этом прямо. Только в октябре, когда на Ближнем Востоке разразилась четвертая война — Йом-Кипур, мы поняли, что имел в виду Абу Хасан, когда сказал нам, что обстановка накаляется на всех фронтах.

Позже, когда я снова оказался в тюрьме, я прочитал в газете, что этот палестинский друг, который был важен для нас, был убит спецназом Моссада, израильской секретной службы.

Все наши планы и идеи были сосредоточены на этом угоне, и когда вся надежда на осуществление операции исчезла за горизонтом, у нас появились другие мысли. Что мы могли сделать теперь? Снова и снова нам становилось ясно, что нам нужно больше членов. Мы говорили о людях, которых мы знали и которые, по нашему мнению, могли бы захотеть работать вместе с RAF. Один из нас поехал в Гамбург, связался с товарищами и организовал квартиру, а за ним последовали остальные. Я был самым известным среди тех, кого искали в Западной Германии, и поэтому находился в наибольшей опасности. По этой причине, а также потому, что остальные гораздо больше общались друг с другом, принимали гораздо большее участие в планировании захвата и были полны решимости реализовать свою политику на практике, как RAF — оружие. Я остался один в квартире в Роттердаме. Может быть, ожидаемый сигнал все же придет из Ливана.

Неопределенность и ожидание были очень тяжелыми для меня. Я сжег за собой все мосты, что же мне теперь делать? Я вернулся к нелегальной жизни, чтобы подготовить почву для освобождения заключенных товарищей, завести новые знакомства, найти квартиры и подделать документы. Этих занятий больше не существовало, и если я действительно хотел, чтобы товарищи были освобождены, я должен был создать условия для этого, сам спланировать и провести операцию. Эта идея мне не нравилась, но я не видел другого выхода.

Примерно через две или три недели кто-то пришел к толстяку и сказал, что я должен вернуться в Западную Германию и что у них есть новое место. Я взял оружие, которым обладал уже некоторое время, но которое никогда не носил с собой, когда гулял по Роттердаму, спрятал его под шарфом в сумочке и отправился поездом в Гамбург. Там я узнал, что установился более тесный контакт с Кристой Экес, с которой я познакомился во время суда. Она работала помощником моего адвоката. После долгого пребывания с троцкистами она теперь покинула их. Она искала возможность применить свою политику на практике, так как ей надоели все эти теоретические споры. После моего процесса она заинтересовалась RAF и заключенными.