После России

Крашенинников Фёдор

Люди слушали, людям нравилось, люди ещё ничего не поняли. Впрочем, и сам Бурматов понял, насколько всё плохо только несколько дней спустя.

19. Верховный правитель

Верховный правитель был не так прост, каким казался. Это была выработанная с детства привычка: прикидываться глупее и проще, чем он был на самом деле. Он видел, что карьеру проще делать, прикидываясь глуповатым и самоуверенным, поэтому прятал свои сомнения и переживания от окружающих, даже от жены, когда она ещё была.

Весь ход восстания казался Пирогову каким-то нереальным. Ему и его соратникам фантастически везло.

На первом этапе выступления, когда они контролировали только Рязань, всё ещё можно было остановить силами спецназа. И они действительно ждали контратаки. В конце концов можно было собрать всех, кто еще оставался верен, вроде Яхлакова, и хотя бы их силами начать сопротивление. Предположим, Русская Республика была настолько рыхлым и беспомощным образованием, что изоляция её верхушки сразу обрушила всю конструкцию. Но ведь была ооновская администрация в Москве, была же Наблюдательная комиссия. В Рязани был какой-никакой дипломатический корпус, бизнесмены да и просто агенты иностранных спецслужб – они же должны были сообщить начальству, что происходит.

Руководство восстания пыталось начать переговоры с мировым сообществом, но испуганные дипломаты требовали только одного, чтобы им обеспечили возможность покинуть охваченную мятежом территорию и обеспечили неприкосновенность. В итоге всех отпустили, заверяя в желании мира и дружбы.

Глупее вышло с дипломатами построссийских стран. С одной стороны, в первом манифесте восставших прямо говорилось о возрождении России в полном объёме и непризнании суверенитетов в границах бывшей России, за исключением Татарии, Башкирии, Якутии и Кавказа, куда даже соваться было глупо. С другой стороны, хотелось выглядеть готовыми к переговорам, поэтому всех дипломатов отправили по домам с предложением к правительствам немедленно самораспуститься или присоединиться к священному делу возрождения России.

В течение первых часов восставшие приложили немало усилий, чтобы их услышал и увидел весь мир. Но никакой особой реакции, кроме вялого осуждения, не последовало. Ничего не произошло и после взятия Москвы, и после того направления во все стороны диверсионных групп из спешно навербованных добровольцев. Конструкция построссийского мира затрещала. ООН негодовала и грозила, была введена блокада восставших регионов, но все равно ничего серьёзного не предпринималось.

К удивлению, даже публичная казнь Юркевича и его подручных не сподвигла Наблюдательную комиссию на активные действия. Заподозрив ловушку, руководство восставших потратило несколько недель на обустройство контролируемой территории и формирование из имеющихся в наличии сил хоть какого-то подобия армии.

Руководство восстания каждый день ожидало десанта или организованного сопротивления, но ничего не происходило. Чередой шли конференции и переговоры, президент США и европейские руководители выступали с громкими заявлениями – и больше ничего.

Пирогову докладывали, что вот-вот рухнет Поволжская Федерация.

– Вот так вот просто и рухнет? – недоумевал он.

– Ну не так просто, но рухнет! – заверял его Лапников и хитро улыбался.

И ведь рухнула! Поволжская армия, на которую в Наблюдательной комиссии возлагали большие надежды, стала главной движущей силой мятежа. «Как так выходит? Неужели все так рыхло в этом мире?» – думал Пирогов.

Следом как карточный домик рассыпалась финно-угорская конфедерация – и тоже без особых усилий.

Владимир Егорович часто заводил среди своих разговоры о том, что рано или поздно везение кончится. Но с ним не соглашались:

– Все эти государства – фикция, население только и ждёт, когда мы придём! Там же живут наши люди! Наши единомышленники есть везде, это только начало! – успокаивал его Бурматов.

Пирогов всегда находил время послушать своего министра информации и, представляя реальное положение дел, удивлялся его наивной, почти религиозной вере в победу. Была в этих встречах и практическая польза. Он черпал из многословного бурматовского разглагольствования объяснение происходящим событиям, а потом сам пользовался этой аргументацией. У него не было собственной стратегии и глобальных идей, он бы с удовольствием заглянул в пресловутый «План возрождения России, план Владимира Пирогова», о котором не уставал вещать Бурматов.

С Уралом всё развивалось по обычному сценарию: были и «наши люди», и заговор в армии, и план ликвидации верхушки, и казачество. Предполагалось, что сразу после Перми, выждав несколько дней, пока Урал охватит хаос, силы России двинутся на Екатеринбург. Но несколько дней назад информация из-за линии фронта перестала поступать. Ни о восстании, ни об удачном покушении на президента ничего не было слышно, зато неожиданно прошла конференция, на которой государства Рижской системы поклялись воевать и объявили о создании Объединенного штаба. Тем не менее было решено действовать по плану. Все верили, что и в этом раз удача будет на стороне восставших.

И вот он, итог.

***

Через несколько часов, когда удалось собрать хоть какую-то информацию, устроили расширенное заседание руководства России, и Пирогов попытался устроить разнос военным. Но им же назначенный начальник Генерального штаба перешел в наступление:

– Я, товарищ верховный главнокомандующий, профессиональный военный, доктор военных наук, служил в Генеральном штабе задолго до Кризиса, так что прекрасно помню многих видных стратегов и тактиков, не имевших военного образования и опыта. Чем все кончилось – вы сами знаете! Хочу вам в лицо сказать: не повторяйте их ошибки и не пытайтесь руководить армией сами! Не доверяйте самозваным стратегам, они вас погубят! – скрипучим голосом выговорил генерал Лавренюк.

Этого старика Пирогову представил Заварзин, руководитель московского штаба заговорщиков, после того, как Москва была освобождена. «Настоящий офицер генерального штаба! Еще того, путинских времен! Наш идейный и верный товарищ!» – с уважением говорил он.

Старик предъявил подтверждающие документы, и, за неимением других кандидатов, его и назначили руководить штабом, хотя Фадеев и Лапников были настроены скептически и предлагали дать ветерану символическое звание и не воспринимать серьёзно. Но Лавренюк оказался дельным человеком – решил вопрос и с местом, и с кадрами, привёл старых сослуживцев. Про себя Пирогов их называл «стариками», но относился с пиететом – до этого самого дня.

– Я, конечно, простой рязанский полицай, можно мне этим в морду тыкать бесконечно, но я всё-таки хотел бы узнать, как получилось, что вы, дорогие мои военные специалисты, так ошиблись? Откуда вы взяли всю эту чушь про уральское подполье? Откуда вы взяли всю эту ерунду про восстание казахов, которые чуть ли не на нашу сторону перейдут? Это ведь не одна ошибка, это какой-то системный сбой!

Лавренюк стоял по стойке смирно.

– Нет, вы мне скажите, Николай Николаевич, в чём дело? Может быть, есть что-то, что я не знаю?