После «Структуры научных революций»
Шрифт:
Затем к нам пришел другой руководитель. Я уже сказал, что дела у меня шли не блестяще, но здесь я учился тому, как действительно нужно подходить к предмету. Я вернулся к азам, стал делать подробные заметки и начал все лучше отвечать на предварительных зачетах. Затем я попросил допустить меня к прохождению усложненного курса по философии и получил разрешение.
Философия полностью захватила меня, хотя я разбирался в ней все еще очень слабо. Однако я изучил Декарта, Спинозу, Юма и Канта. Спиноза не вызвал у меня особых затруднений, Декарта и Юма я освоил легко, Кант оказался откровением. Помню, что каждый из нас должен был выступить с докладом перед всей секцией, и я сделал доклад о Канте,
К. Г а в р о г л у: Не могли бы вы рассказать об этом подробнее?
Т. К у н: Этот эпизод действительно был важен для моего развития, потому что когдая пытаюсь охарактеризовать свою позицию, то говорю, что я кантианец с подвижными категориями. Я не принимаю полностью кантовского a priori, однако этот эпизод подготовил меня к принятию кантовского синтетического a priori. Поэтому я предпочитаю говорить о синтетическом a priori.
На последнем курсе я стремился еще глубже познакомиться с философией и прочитать как можно больше философских трудов. Мне не очень нравилась английская литература, которую я изучал на первом курсе. Думаю, профессор по литературе не испытывал к нам большого уважения и часто подшучивал над нашими знаниями. Но на втором году обучения я прослушал очень хороший курс по американской литературе, который мне многое дал.
Я все сильнее хотел заниматься философией. Но шла война, я был уже на последнем курсе, и на философию не оставалось времени. Я окончил университет на год раньше срока, что не было тогда чем-то необычным.
Следует упомянуть еще об одном. В начале последнего года обучения я делил комнату со студентом, который занимался журналистикой. Под его влиянием я вошел в издательский совет и даже был его главой в последний год учебы. В то время мы участвовали в войне, и я, как редактор, обязан был писать статьи о войне, о том, что должен делать в этот период Гарвард, и т. п. Тогдая обнаружил, что пишу с большим трудом. Этот опыт навсегда внушил мне отвращение к написанию издательских статей и вообще к журналистской деятельности.
К. Г а в р о г л у: Это была сознательная позиция?
Т. К у н: Да, вполне. Были люди, которых это интересовало, и между ними существовала конкуренция. Руководитель совета выбрал меня в качестве кандидата. Меня занесли в списки. Однако имелись и другие кандидатуры. Я помню, как все мы сидели на нижнем этаже, пока наверху шло обсуждение. Многие члены совета предлагали своих кандидатов, и мы гадали, кого из нас выберут. Я получил эту работу, но это был странный опыт.
А. Б а л т а с: Вы говорили о способности писать, и вас считали одним из немногих людей в бизнесе, которые умеют писать. Но поскольку вы упоминали о трудностях письма, это вполне согласуется с моим представлением о вас. Писать действительно трудно, и я рад, что вас не увлекает журналистский стиль. Как вы вообще относитесь к написанию сочинений?
Т. К у н: Только моя мать имела с этим дело. Она издавала и читала книги. А я и будучи ребенком, и до сих пор не пишу писем. Лишь деловые письма, которые обязан писать.
Я ужасный корреспондент, и это всегда доставляло мне неприятности. Однажды мать сказала: «Ты можешь говорить все, что хочешь, но будь осторожен, когда пишешь». Она дала мне много полезных советов. Моя мать была чрезвычайно бестактной женщиной. Она могла прямо сказать о том, что у нее на уме, а это были далеко не всегда хорошие мысли. Помню, когда я впервые начал ухаживать за девушками. В то время я учился в аспирантуре, у меня совершенно не было времени, и я довольно редко встречался с одной
К. Г а в р о г л у: Годы вашей учебы в университете пришлись на период, когда в Европе шла война. В американском обществе ощущался довольно высокий накал страстей по поводу того, как должна вести себя Америка. Каково было ваше отношение к этой ситуации и как ее воспринимали другие люди из университета? Велись ли какие-то споры? После Перл-Харбора все стало ясно, но что было до того, какой была ваша собственная позиция?
Т. К у н: Удивительно, как мало я об этом помню! Я говорил вам, что был весьма радикален в девятом классе школы. Мы участвовали в шествиях 1 мая в знак солидарности с рабочими. Но после окончания школы все осталось в прошлом. Я сохранил либеральные убеждения, но никогда с тех пор не проявлял их активно. Меня даже смущает тот факт, что я настолько ими увлекался. Что же касается моей позиции и позиции нашей семьи, то мы были очень рады, когда Рузвельт принял решение помочь Англии. Мы считали, что Америка должна вступить в войну, хотя не испытывали воодушевления по этому поводу. Подумайте, ведь это была еврейская семья, все мы были зарегистрированными евреями. Родители моей матери были верующими иудеями, хотя и не ортодоксальными. Родители отца, семейная ветвь из Цинциннати, не были верующими. Поэтому все мы были настроены против
Гитлера. Скорее всего в моем окружении встречались люди, относившиеся к вопросу о войне иначе, но я их не помню. Все мои знакомые чувствовали приблизительно то же, что и я. Правда, после Перл-Харбора все это потеряло значение.
К. Г а в р о г л у: Не было ли среди студентов тех, кто выступал против войны даже после Перл-Харбора?
Т. Ку н: Возможно, но я их не помню. Скорее всего таких среди нас вообще не было.
К. Г а в р о г л у: Не могли бы вы подробнее рассказать о курсах лекций, которые читались в Гарварде? Какие курсы вам нравились, какие преподаватели читали лекции в Гарварде? В то время там был один из лучших физических факультетов, хотя в Колумбийском университете был самый лучший.
Т. К у н: Или в Чикаго. Гарвард не славился физическим факультетом.
К. Г а в р о г л у: Даже в то время?
Т. К у н: Даже тогда. Мне кажется, уровень физики в Гарварде начал повышаться только после войны. Тогда там был Джон ван Флек, но я у него не учился и познакомился с ним только впоследствии. На первом курсе я учился у Уэнделла Ферри, о котором я уже говорил. Я ему нравился, и он был хорошим преподавателем. На втором курсе лекции по физике читал Стрит. Я не очень хорошо его знаю, но он был известным специалистом в области спектроскопии.
К. Г а в р о г л у: Вы не были знакомы со Слэйтером, он ведь работал тогда в Массачусетском технологическом институте?
Т. К у н: Нет, с ним я не был знаком. Я узнал о нем во время реализации квантового физического проекта, но никак с ним не пересекался. В основном я имел дело с теми, кто преподавал электронику. [Леон] Чеффи и некто Кинг [Рональд У.П. Кинг] очень хорошо читали теорию антенн. Однако ни один из них не оставил глубокого следа в моей памяти. Чеффи был невероятно плохим преподавателем, Кинг, напротив, читал очень хорошо. В математике я на год опережал программу, но не решился сразу изучать курс второго года по исчислениям и начал опять с первого года. Я нашел этот курс очень легким и почти не ходил на занятия, ограничиваясь тем, что с кем-нибудь посылал преподавателю решения моих старых задач. Не могу сказать, что я вообще не посещал занятия, но приходил в аудиторию очень редко после первых недель учебы, и правильно делал.