После войны
Шрифт:
– Как дела с герром Кенигом? Sehr gut?
Рэйчел выпила воды – залить вспыхнувшее раздражение – и начала собирать тарелки, но остановилась, вспомнив, что теперь это не ее работа.
Эдмунд тоже закончил с едой и разыгрывал свое сражение. Горошины сыпались на соус, формируя береговой плацдарм, чтобы повести наступление на материковое пюре.
– Sehr gut, Yater.
Льюис рассмеялся:
– Ты здесь всего лишь месяц, а произношение уже лучше, чем у меня.
– Зачем учить немецкий, если нам не разрешается с ними разговаривать? – спросил Эдмунд.
– Ты можешь с ними разговаривать. Я даже поддерживаю тебя в этом. Чем лучше
– А это долго – наводить порядок?
– Оптимисты отводят десять лет. Пессимисты – пятьдесят.
– Ты, конечно, считаешь, что хватит пяти.
Льюис улыбнулся – Рэйчел знала его слишком хорошо.
– Так что, Эд, ты уже пообщался с Фридой?
Эдмунд покачал головой:
– Она меня старше.
– Может, нам всем поиграть в канасту или криббидж как-нибудь вечерком? Или вместе посмотреть кино.
В комнату с подносом для посуды вошла Хайке. Во всех ее движениях ощущалась пугливая настороженность, как у ласточки, пытающейся склевать зерно под носом у фермера.
– Вкусно, Fraulein Ganz, – сказал Льюис по-немецки.
– Вы вкусная, Fraulein Ganz, – повторил за отцом Эдмунд, не заметив ошибки.
Хайке проглотила смешок, поклонилась и торопливо собрала тарелки, задержавшись возле Рэйчел, которая не съела и половины.
– Sind Sie fertig [33] , фрау Морган?
33
Вы закончили?
Рэйчел махнула рукой – забирайте.
Хайке отнесла посуду к кухонному лифту, потянула за веревку, и невидимая рука потащила его вниз, в кухню.
Рэйчел молчала и заговорила лишь после того, как служанка вышла из столовой.
– Видишь? Опять. Ухмыляется.
– Хайке просто нервничает. Боится, что сделает что-то не так и потеряет работу. Каждый немец, у которого есть работа, живет в сильнейшем напряжении.
– Почему ты постоянно их защищаешь?
Льюис пожал плечами, что для него было равносильно выражению отчаяния. Достал из кармана портсигар, щелкнул крышкой и предложил сигарету жене.
Рэйчел хотелось курить, но от сигареты отказалась:
– Я потом свои покурю.
Льюис постучал по кончику сигареты, закурил и, глубоко затянувшись, выпустил дым через ноздри.
Скрип кухонного лифта оповестил обедающих о прибытии пудинга.
– А лифт доходит до этажа Любертов? – поинтересовался Эдмунд.
– Я не хочу, чтобы ты играл с лифтом, – предупредила Рэйчел. – Это не игрушка.
Эдмунд кивнул.
– А у нас, когда вернемся в Англию, будут слуги, как у тети Клары?
– Позволить себе слуг смогут сейчас только богачи, – заметил Льюис.
– Но у герра Люберта слуги есть, а он работает на фабрике.
– Только до тех пор, пока не пройдет проверку. Потом он сможет снова работать архитектором.
– Проверку? – спросила Рэйчел.
– На предмет сотрудничества с нацистами.
– Разве его еще не проверили?
– Уверен, это чистая формальность.
– Я думала, ты сам все проверил.
– Люберт чист. Тебе не о чем волноваться.
– Но наверняка ты не знаешь.
– Баркер уже провел дополнительную проверку. Я бы никогда не позволил ему остаться здесь, будь хоть малейший намек. Рэйчел… пожалуйста.
Самый подходящий момент, чтобы уйти, решил
– Можно я пойду? – спросил он.
– Да, конечно, – ответила Рэйчел.
Эдмунд поцеловал мать. Отец потрепал его по голове:
– Не делай ничего такого, чего не сделал бы я.
Направляясь к себе, Эдмунд слышал, как препираются родители. Голоса звучали то громче, то тише, в них проскальзывали то умоляющие, то оправдывающиеся нотки. Родительский спор – отличное прикрытие. У себя в комнате он нашел карандаш и листок, вышел на лестничную площадку, положил карандаш с бумагой на крышку грузового лифта, расположенного за родительской спальней. Потом отодвинул дверцу и обнаружил канат, идущий через все три этажа. Эдмунд потянул за него, и через несколько секунд из кухни поднялся лифт. Он пристроил на платформу Катберта, быстро написал записку и сунул листок под медвежью шапку.
– Поищи сахар, Катберт, и все, что найдешь, доставь на базу.
– Сэр, вы уверены, что это разрешено?
– Делай, как я сказал, Катберт, и будешь молодцом. Встретимся в 20.00 в подвале. Будь осторожен, берегись Больших.
– Есть, полковник.
Эдмунд потянул за веревку, и через несколько секунд платформа ушла вниз. Он закрыл раздвижную дверцу и на цыпочках прокрался в кухню. Ковровая дорожка заглушала шаги.
Хайке замешивала тесто, подпевая негромко звучавшей из радиоприемника английской песне. Голос у исполнительницы был слегка хриплый, и служанка с удовольствием копировала чужие, грубоватые интонации.
– Guten Abend, фройляйн Хайке.
Застигнутая врасплох, Хайке пискнула и тут же, словно ее поймали за прослушиванием вражеской передачи, выключила приемник и вытерла руки о передник.
– Guten Abend, герр Эдмунд.
Эдмунд прошел через кухню к лифту, открыл дверцу, взял у Катберта записку и вручил ее Хайке. Она взглянула на листок и прочитала вслух:
– Zucker?
– Bitte.
Хайке изобразила неодобрительную гримасу, но с радостью включилась в игру. Подошла к буфету, достала три кусочка сахара, положила на тарелку и поставила ее, как и требовалось правилами игры, в лифт, рядом с тряпичным солдатом.
– Доставьте припасы на базу, капитан, – распорядился Эдмунд.
– Есть, полковник.
Эдмунд потянул за веревку, закрыл дверцу, поблагодарил Хайке и побежал наверх – встретить возвращающегося героя. Примчавшись на второй этаж, распахнул дверцу, но платформы не обнаружил. Он потянул за веревку, подождал – никакого движения. Попробовал еще раз. И снова ничего. Эдмунд сунул голову в шахту, посмотрел вниз – ничего, только тьма. Он выгнулся, глянул вверх и увидел днище лифта, остановившегося этажом выше, там, где жили Люберты. Может, транспорт перехватил герр Люберт? Перехватил и подумал, что сахар для него. Ладно, неважно. Пусть сахар достанется Любертам. Им ведь тоже нужны калории. Эдмунд вылез из шахты и еще раз потянул за веревку. На этот раз в шахте что-то зашумело – лифт двинулся вниз. Веревка завибрировала, колесики заскрипели. Лифт спустился и остановился, и Эдмунд сразу увидел – дело плохо: у Катберта не было головы. Он взял с платформы обезглавленное тело и внимательно осмотрел. Из «раны» торчали клочья ваты и какого-то желтого наполнителя. Голову могло отрезать лифтом, и тогда она упала в шахту, но это вряд ли. Что-то здесь было не так. И только тут Эдмунд заметил, что тарелка пуста.