После войны
Шрифт:
Минуты через полторы вошёл Вольдим; я, к тому времени уже почти одетый, застёгивал гимнастёрку и прикидывал, нужно ли мне что-то из вещей.
— Илан… — тяжело начал он, стесняясь поднять на меня взгляд. Потом, всё-таки, не выдержал. — Спаси их, ради Богов!
— Я постараюсь. Честно, сделаю всё, что смогу.
— У них есть шансы? — с надеждой наконец посмотрел мне в глаза хозяин дома. — Ты знаешь, что с ними?
— Вариантов случившегося много, а конкретно я смогу определить только на месте, — я предпочёл сказать правду, чем обнадёживать человека пустыми обещаниями. — Но шансы есть, и они не такие уж плохие. Да не смотри ты на меня так виновато! — не выдержал я. — Во-первых, это мой долг и прямой приказ — реагировать на подобные происшествия.
— Да всё ты правильно говоришь. Но ведь нехорошо, с дороги, отдохнуть толком не успел!
— Отдохнуть я всегда успею, — отмахнулся я. — Я вещи тут оставлю. А если через двое суток не появлюсь, можно будет начать беспокоиться; раньше точно не стоит.
— Наверное, сердце беду чуяло, — вздохнул он. — Не хотел я останавливаться тебя подбирать, а как толкнул кто!
— Не переживай, я тебя тоже немного обманул, — я хмыкнул, по привычке тщательно оправляя форму.
— Ты не офицер? — насмешливо хмыкнул он.
— Я не оберлейтенант, — я ответил весёлой улыбкой и подмигнул. — Ладно, будь здоров. Лучше пойди вон жену успокой, чем тут дурными мыслями мучиться!
— Не умею я, — он снова вздохнул. — Когда бабы плачут — это… вот просто руки опускаются, и злость такая! С ней там сестра родная, пусть лучше так.
— Ну, тут уж как знаешь, — я пожал плечами и, обойдя замершего у входа Райкова, вышел в сени, напутствуемый его нервным «Береги себя!»
Поселок был на удивление большой, и народа на улицах хватало. Хотя праздношатающихся практически не было; все явно куда-то спешили. Потом я понял, почему: люди торопились попасть домой до темноты. То ли мне как обычно чего-то недосказали, то ли жители инстинктивно чувствовали неведомую опасность и не хотели оставаться на улицах. А то ли всё было гораздо проще, чем я себе придумал: за несколько лет оккупации поневоле привыкнешь, что в темноте ничего хорошего встретить нельзя, да и к комендантскому часу военные любой национальности относятся очень трепетно — что мы, что доманцы.
Как только опустились сумерки, улицы опустели, зато позволил себе проявиться явно с трудом себя сдерживавший всё это время мой загадочный спутник.
— Делаем ставки, что на этот раз, — весело поинтересовался он. — Что-то сотворённое или самопроизвольное?
— Если верить местным, эхо появилось задолго до ухода доманцев, но не сразу после их появления, так что процентов семьдесят за самопроизвольное, — ответил я, останавливаясь, чтобы закурить. — Сам понимаешь, вариантов — масса! Внезапно умершие деревья сокращают спектр, но незначительно.
— Думаешь, мальчики живы?
— Я предпочитаю об этом не думать. Но детям везёт чаще, чем взрослым, это факт.
— А как ты место-то искать собираешься?
— А эхо на что?
Тень неопределённо хмыкнул и замолчал, о чём-то задумавшись.
Эхо…
До войны мы никогда не сталкивались с таким странным явлением, как эхо, появляющееся в местах, где раньше его никогда не было.
А потом — кто-то где-то заметил совпадение, кто-то где-то провёл исследования, и пришли к неожиданному, парадоксальному выводу: эхо может быть не просто явлением свободного отражения звука, а почти живым существом. Чем-то вроде призрака. Только если призрак — это остаток личности живого человека, то эхо — чей-то отчаянный крик о помощи. След сильной эмоции, способной вытеснить все другие, посредством высокого магического фона оставленный в реальности. Иногда такое эхо пропадает через несколько часов, а иногда — держится годами. И его никогда не останавливает невозможность его существования с точки зрения физики. Более того, в некоторых случаях, когда эхо живёт достаточно долго, оно обретает что-то вроде собственной личности — не человеческой, похожей на сознание животного.
Оно почти никогда не бывает
До леса мы добрались уже в полной темноте. Тень бесшумно скользил у меня за спиной в своём объёмном облике. Первое время знакомства подобная его привычка раздражала: очень неприятное ощущение взгляда в спину без звука шагов и дыхания, то и дело хочется обернуться и удостовериться, что просто показалось. И, обернувшись, я каждый раз обнаруживал там жутковатый сгусток тьмы. Привыкать пришлось довольно долго, и даже сейчас не сказал бы, что меня совершенно не тревожит подобное поведение. Может быть, это какие-то инстинкты?
— Тень, а ты совсем ничего не помнишь до того момента, как осознал себя в нашем мире? — полюбопытствовал я.
— Нет. Я уже говорил. А куда мы идём-то? И как ты ориентируешься в такой темноте? — он хихикнул.
— Зайдём поглубже… ай, леший! — не удержался я от восклицания, запнувшись о какой-то корень. — Вот пока ты не спросил, прекрасно ориентировался! А теперь спасибо, что напомнил. Скройся! — я хмыкнул, зажигая огни Ставра. С энергией не мелочился, поэтому на участке леса радиусом в сотню саженей наступил внеплановый день. В отдалении раздражённо ухнула какая-то ночная птица, и где-то на краю зрения из освещённого участка порскнул в лес зверь размером с некрупную собаку.
— Ходют тут всякие, — недовольный шёпот донёсся сразу со всех сторон, а чуть впереди закачались ветки. — Чаво надоть?
— Хм… А, может, мы и без помощи эха обойдёмся, — пробормотал я себе под нос. — Эй! Выходи, я по делу.
— Почём знаешь? — подозрительно осведомился лес. Ветки шелохнулись уже в другой стороне, но я не стал играть с хозяином леса по его правилам, дёргаться и озираться. Чай, не мальчишка уже. — И какие у тебя дела тут могут быть? Шёл бы, огневик, подальше!
— Знаю потому, что уж больно ваша порода любопытная, а я тебя тут ещё помянул ненароком, — пустился в объяснения я. — Дела мои ты знаешь отлично, так что не юли. Где с мальчишками сегодня беда произошла, и где их теперь искать?
— Чаво я тебе, справушная бюра? — проворчали в ответ. — Не знаю. А ты иди, иди, не то хуже будет! — последняя фраза прозвучала гулко, жутко. Деревья зашелестели, и огни Ставра будто бы несколько померкли.
— Дурить вздумал? — сердито рявкнул я, зажигая на ладонях открытый огонь. — А вот если я сейчас тоже силу показывать начну? Вот с той берёзки, например, начну?! — и я дёрнулся в сторону молодого деревца — аккуратного, белоснежного, будто с картинки.
— Нешто шуток не понимаешь? — голос прозвучал слева, из кустов, и угрозы в нём уже не было. — Не тронь берёзку, злыдень! Как рука только может на красоту такую подняться? Вот потому мы ваше племя-то и не любим! За что вас таких любить?
— Другое дело, — я хмыкнул, погасил огонь и обернулся к лешему. Едва ли больше аршина ростом, он весьма походил на дряхлого-предряхлого старичка, с сухими руками и седыми патлами. Правда, руки у него из веток, и волосы с бородой — лохматый мох. Да и лицо отнюдь не человеческое, что их племя аккуратно скрывает под широкополыми шляпами. Шляпа этого представляла из себя огромный гриб-боровик. Ну, всё не мухомор, договоримся. — Знал же, что приду, зачем комедию ломать?
— А почём я знаю, кто таков? — проворчал он из-под шляпы. Под шляпой лешего совершенно ничего нельзя разглядеть, только мерцают голубовато-зелёным болотные огоньки глаз. Впрочем, в лицо ему лучше и не заглядывать: душу вытащит на раз, а человек со слабой психикой может умом повредиться и сам по себе, без желания природного духа. Прямого взгляда в глаза под шляпой тоже лучше избегать; задурит голову так, что сгинешь в каком-нибудь болоте и не заметишь. — Ходют тут всякие с аурами огневиков!