Последнее дело императрицы
Шрифт:
"Я не люблю сладкое", — сказала она тогда.
А потом добавила: "Не зарывайся слишком, мальчик".
– Встать! Быстро!
Топот, хлопают двери. Этель проснулась резко, будто рукой в перчатке её схватили за шиворот и тряхнули как следует. В комнате было темно, только из-за распахнутой настежь двери на полу лежало полотно тусклого жёлтого света.
– Встать, я сказал! — Голос звучал издали, из коридора.
Этель села на кровати и тряхнула головой. За окном серели сумерки провинциального города —
Внутри было холодно и пусто, только в груди скребло привычной болью. А в коридоре грохотали шаги, гремела от ударов мебель, и слышались окрики. Ещё минута, и они придут в её комнату, но бежать некуда. Лестницу наверняка уже перекрыли.
Этель нашарила тут же, на кровати, сумку и плащ. Не понимая, правда ли комната успела так выстудиться или руки трясутся от испуга, она бросилась к окну.
– Куда собралась?
В комнате вдруг стало очень светло. Закрывая глаза рукой, Этель отступила от подлетевшего к самому её лицу огненного шара и спиной прижалась к подоконнику. Пока глаза привыкали к свету, сумку у неё отобрали, а руку заломили за спину.
– Кто такая? Из какого города?
Один солдат потрошил её сумку, два других стояли в дверном проёме. Ещё один — любовался содержимым шкафа. Тот, кто держал её руку, пах потом и подвальной сыростью.
Соседки Этель по комнате не было — работала на кухне, как и сказала Лита.
– В сумке есть документы, — выдохнула Этель через силу.
– Отвечать, когда тебя спрашивают!
Этель подняла на него глаза, хоть из её положения подобное было трудно проделать. У солдата не было двух передних зубов.
– Отвечать!
Он дёрнул её за руку, и Этель вместо того, чтобы выкрикнуть ему в лицо, к каким демонам лучше отправиться, закашлялась так, что во рту стало солоно от крови.
– Отпусти её, на что она тебе сдалась. Этой точно не пятнадцать. Да и больная какая-то, — брезгливо предложил кто-то со стороны двери.
Руке стало свободно, но тяжёлый сапог ткнул Этель под колено. Не сильно, просто как предупреждение — лучше не дёргайся. Она осела на пол.
– Глянь.
Сверху зашуршали бумагой, и Этель догадалась, что нашлись документы, но не её, а девочки-служанки. Солдат с выбитыми зубами что-то недовольно пробурчал и бросил сложенный вчетверо лист на пол.
– Не та.
Этель смотрела на буквы, выведенные солнечным пером и кое-где расползшиеся от влаги, и глаза больше не поднимала.
– Этой восемнадцать. На пятнадцатилетнюю не тянет. Разве только на пятнадцать с половиной, — хохотнул кто-то со стороны двери.
– Заткнись!
Они вышли, топая так, что жалобно стонали половицы. В старом постоянном дворе все половицы и ступени были слишком говорливые. Чувствуя, как внутри клокочет и хрипит подступающий к горлу кашель, Этель подобрала с пола разбросанные вещи и принялась разглядывать,
Чуть дальше, тоже на полу, лежали, рассыпанные, её шпильки. Бездумно она собрала их в горсть, снова высыпала на пол. Две взяла в рот, а остальными принялась скалывать волосы на затылке. Шпильки скользили во влажных ладонях, и ныло колено, но она только сильнее сжимала зубы.
Вкус железа во рту — почти как кровь.
– Да кого вы ищете?! — прошипела Этель, ударяя кулаками по полу. Зазвенели оставшиеся шпильки, и застонали половицы — о, они и так слишком натерпелись за сегодняшний вечер.
Она зажмурилась и склонилась к полу, так, что запах плохо мытого дерева ударил в нос.
Теро мог искать Эйрин, но не должен был так просчитаться с её возрастом. Эйрин исполнилось двадцать этой весной.
Прихрамывая, Этель вышла к лестнице. В коридоре было пусто, а на ступеньках, обхватив колени, сидела Лита. Тусклый шар белого пламени парил над ней, роняя на перила безвредные, тут же гаснущие искры. На одной ноте она тянула тоскливую песню.
Солдаты ушли, постоялый двор успел затихнуть — Этель ждала этого до самой темноты, скорчившись на полу.
– Кого они искали? — Она остановилась рядом, облокотившись на башенку перил. Для экономии свет горел только здесь и в самом конце коридора, у крошечного окошка.
Песня оборвалась, и Лита обернулась к ней — лицо, бледное от света пламени, — и скривилась в подобии отвращения.
– Не знаю. Кого?
– Я понятия не имею, — хмыкнула Этель невесело. Смеяться она не умела, но многие принимали кривой излом губ за усмешку, так и Лита сейчас.
– Почему вы смеётесь?
– Я? Нет. Я ухожу.
Этель спустилась вниз. Ступени пели и плакали под её ногами. В просторном зале, выполняющем здесь роли и столовой, и передней, и комнаты для регистраций, стоял полумрак. Столы были сдвинуты к стенам, и все окна, конечно, плотно задёрнуты. Свет падал только с лестницы, оттуда, где в непонимании вскочила Лита.
– Но лошадей не осталось, — донёсся до Этель её жалобный голос.
– Знаю.
– И ни у кого не осталось, думаю. — Снова раздался плач ступенек. Этель обернулась, и плач смолк — Лита остановилась от её взгляда, как вкопанная.
– Да. — Этель зашагала дальше по залу, различая сдвинутые столы на ощупь — липкие от несмываемого жира, от чужих рук и чужой еды. На ходу она щёлкнула застёжкой на плаще и надела капюшон. Вечером, как всегда, зарыдает дождь.
– Как же тогда…
– Не имеет значения. Закроешь дверь?
Она с усилием отодвинула тяжёлый засов. Паутинка охранного заклинания поддалась на удивление легко, и Этель открыла дверь в ночь. Шумели редкие капли, ударяясь об мостовую, и воздух отчаянно пах горечью пожаров. Тем серым дымом, которым чадят пепелища. Она на секунду закрыла глаза, вспоминая, как дождь бил по окнам замка, а воздух пах — нет, не горечью — ароматом ночных лилий, каждую ночь.