Последнее дело императрицы
Шрифт:
– Мама? — позвала Орлана неожиданно слабым голосом.
Порыв ветра вдруг дёрнул занавеску, и силуэт исчез, расползся тьмой по уголкам комнаты, по щелям в полу и складкам драпировок.
– Мама? — повторила Орлана на всякий случай, хоть и ощущала, что рядом с кроватью уже никого нет.
Она откинула потяжелевшее одеяло — или руки вдруг ослабели? — и спустила ноги на пол. Ковёр обжёг ледяным холодом. Орлана бросилась вон из комнаты, а сердце уже отстукивало бешеный ритм. Даже в хорошо освещённых галереях в колыхании штор ей чудилась тёмная фигура.
Родители,
– Мама! — отчаянно крикнула Орлана, цепляясь за подлокотник её кресла.
Вера обернулась к ней — волосы уже были распущены, краски на лице стёрты, и расслаблена шнуровка платья, — и недовольно поджала губы — ну опять ты не слушаешься.
– Орлана, ты невыносима. Почему ты снова не спишь?
Но в свете огненных шаров ночной кошмар поблек, и руки согрелись, но страх не отступал. Страх только сейчас нахлынул в полной мере. Орлана вцепилась матери в запястье.
– Отпусти. Немедленно иди и ложись спать, я больше не буду сидеть с тобой. Что за ребёнок!.. — выкрикнула она в бессильном раздражении.
На тонком запястье матери остались синяки — Орлана и не знала, что приложила столько силы. Она тонко взвыла от мысли снова оказаться в тёмной спальне один на один со сгустком ненависти и злобы.
Хлопнула дверь.
– Ну тише. — Её, легко как куклу, подхватил на руки отец. Орлана ткнулась лицом ему в плечо, ощущая знакомый запах хвойного леса после дождя. — Что случилось, родная?
Всхлипывая, Орлана попыталась выдавить из себя несколько связных слов, но получалось только неразборчивое бульканье. Оказывается, её трясло так, что зуб на зуб не попадал.
– Ты её балуешь, — вздохнула мама и отвернулась, поправляя тяжёлую прядь волос.
Успокаивающе журчала вода в фонтане, и птицы снова пели. Орлана затихла и прислушалась: да, их голоса неслись в распахнутые окна. Летними ночами все окна в галереях и общих комнатах оставляли открытыми.
– Постой. — Отец чуть отстранил Орлану от себя. — Что произошло? Кто тебя напугал?
– Руана, — прошептала она в ответ, страшно боясь одним упоминанием этого имени призвать бабушку сюда.
– Какая глупость. Тебе просто приснилось.
Даже жмурясь изо всех сил, Орлана видела, как мама поджимает губы, как появляется глубокая морщина на её лбу — ей так не нравилось, когда дочь тревожила её по вечерам. Но отец ничего не сказал в ответ, только погладил Орлану по голове.
…Засыпая в кровати родителей, она слышала их приглушённые голоса за стеной.
– Зачем ты потакаешь этим фантазиям? — раздражённо, уже почти зло спрашивала мама.
– Она была очень напугана.
– Боги, да это обычные детские капризы! Если бы ты виделся с дочерью чаще, ты бы знал, что она по десять раз на дню может устраивать истерики.
Отец долго молчал, и уже совсем сквозь сон Орлана различила его слова, спокойные, абсолютно обыденные.
– Завтра распоряжусь проверить
Около полудня Этель оставила Эйрин дома и ушла. С порога она снова напомнила дочери об их договоре — никуда не уходить три дня, только опять не получила ответа. Эйрин склонила голову и тут же скрылась за дверью — вот и догадывайся, какие мысли бродили в её голове.
Улица, далёкая от центра города, хранила тишину и одиночество. Шагая по ней, Этель заметила всего двух или трёх прохожих. Библиотечную башню, что возвышалась над крышами домов, она оставила далеко за спиной, и с каждый шагом уходила всё дальше. Улица хранила тишину, как и вчера, но всё же что-то в ней изменилось.
Этель привычно подставила ладонь ветру — чтобы почувствовать. И почувствовала. Мир дышал ей в ладонь весенним теплом, как верный пёс, только что вернувшийся с прогулки. Втиснулся в приоткрытую дверь спальни и ткнулся влажным носом в руку.
"Даже не думай", — сказала ему Этель.
Она долго оглядывала соседние дома, пытаясь понять, откуда же можно было выстрелить, но так и не смогла придумать ничего правдоподобного. Больше всего подходило чердачное окошко соседей, но и оно было заколочено досками намертво. Вряд ли убийца отрывал их, а потом прибивал на место.
Многие дома стояли пустыми — или это лишь казалось. Но проходя мимо мутных стёкол, мимо запущенных садов, Этель ощущала дыхание пустоты. Тот, соседний дом, тоже на первый взгляд казался нежилым, однако из распахнутого окна на первом этаже показывала краешек светлая занавеска, а на дорожке, засыпанной жухлыми листьями, валялась дохлая мышь с передавленным горлом. Словно её, попавшую в мышеловку, выбросили из дома.
Этель обошла дом с трёх сторон, больше не смогла: одним краем забор примыкал к соседскому, высокому, каменному. Шторка трепетала на ветру, и окно оставалось доверчиво приоткрытым, словно хозяевам — или временным жильцам — вдруг стало жарко.
С яблонь давно осыпались мелкие яблоки и все сгнили в траве. Заботливый хозяин убрал бы, но они так и лежали каплями грязи. В доме жил чужак.
Этель ещё несколько мгновений маячила перед домом, рассматривая яблоки, пока не поняла — всё, достаточно. И тогда она развернулась и зашагала, оставляя далеко за спиной высокую башню библиотеки, от окраины ещё дальше — к самым выселкам. Если здесь мало кто жил, то выселки должны быть и вовсе заброшены.
Она не сразу, но почувствовала, что кто-то идёт следом. Народу на улицах было не так уж много, однако Этель не рискнула — не обернулась. Она увидела преследователя, только когда сворачивала в узкий переулок, и краем глаза успела уловить его сгорбленный силуэт.
Скоро потянулись дома с выбитыми окнами и воющим внутри ветром — кварталы, которых коснулся яд войны. Преследователь не отстал, он всё так же следовал след в след за Этель, изредка ныряя в попадающиеся на пути подворотни, словно опасался, что его заметят.