Последнее искушение Христа
Шрифт:
Устав, он возвратился к капители и уселся на ней.
– Потерпи еще, вороной, отведаешь клеверу! – сказал кто-то, и раздался смех. Но увлекшийся Иисус не слышал этого.
– Блаженны алчущие и жаждущие правды… – восклицал он.
– Одной правдой сыт не будешь, – перебил его кто-то из голодных. – Мало одной правды. Нужен еще и хлеб!
– И хлеб, – со вздохом сказал Иисус. – И хлеб тоже. Бог насытит их. Блаженны плачущие, ибо Бог утешит их. Блаженны нищие, униженные и оскорбленные, ибо Бог уготовил им Царство Небесное.
Две мужеподобные
Иаков, потеряв терпение, резко поднялся с места и пошел прочь. Освободившись из объятий брата, Андрей стал перед Иисусом и гневно воскликнул:
– Я пришел из Иудеи, от реки Иордана, где пророк возглашает: «Люди – колоса, я же огонь, пришедший жечь и очищать землю, пришедший жечь и очищать душу, готовя приход Мессии!» А ты, Сыне Плотника, возглашаешь любовь? Разве ты не видишь, что творится вокруг? Лжецы, убийцы, воры, подлецы, богатые и бедные, обидчики и обиженные, книжники и фарисеи – все, все! Лжец и подлец и я сам, и вот он, брат мой Петр, и старый откормленный Зеведей, который, слушая о любви, думает только о своих лодках и слугах да еще о том, как побольше украсть из давильни!
Услышав это, Зеведей рассвирепел. Его лоснящийся от жира затылок стал багрово-красным, жилы на шее вздулись. Он вскочил и уже поднял было посох, намереваясь нанести удар, но почтенная Саломея успела схватить его за руку.
– И не стыдно тебе? – тихо сказала она. – Пошли отсюда!
– Не позволю распоряжаться у себя босякам и голодранцам! – громко, чтобы все слышали, крикнул Зеведей.
Задыхаясь от гнева, он повернулся к Сыну Марии:
– А ты, мастер, не строй из себя передо мной Мессию, не то – несдобровать тебе, злополучный, – и тебя тоже распнут на кресте для успокоения. Тебя самого мне не жаль, пропащий ты человек, жаль только твою бесталанную мать, у которой других детей нет.
И Зеведей указал на Марию, которая лежала на земле и билась головой о камни.
Разгневанный старик все не унимался и продолжал кричать, стуча посохом:
– Любовь, всеобщее братство, – ну, давайте, обнимайтесь, собаки! Да разве могу я возлюбить врага моего?! Могу ли я возлюбить бедняка, который околачивается у моего дома и думает, как бы взломать дверь да ограбить меня? Любовь – послушайте только этого помешанного! Хорошо, в таком случае римляне никакие не идолопоклонники – спасибо им! – они-то умеют навести порядок!
Толпа заревела, бедняки повскакивали с мест, а Иуда оторвался от сосны. Почтенная Саломея испуганно прикрыла мужу рот ладонью, чтобы тот замолчал, и, охваченная ужасом, повернулась к приближающейся с решительным видом толпе.
– Не слушайте его, дети. Это он со злости, сам не понимает, что говорит. И, повернувшись к старику, Саломея приказала:
– Пошли!
Затем она позвала своего любимчика, в блаженном спокойствии сидевшего у ног Иисуса:
– Пошли, сынок, уже стемнело.
– Я останусь, матушка, – ответил юноша. Распростертая на камнях Мария поднялась, вытерла глаза и, пошатываясь, направилась к сыну, чтобы тоже увести его. И любовь, выказанная Иисусу бедняками, и угрозы богатого старосты повергали несчастную в ужас.
– Заклинаю вас именем Божьим, – говорила она каждому, кто попадался ей на пути, – не слушайте его, он болен… болен… болен…
Она с содроганием подошла к сыну, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел вдаль, в сторону озера.
– Пойдем, сынок, – нежно сказала мать. – Пойдем домой…
Он услышал ее голос, обернулся и удивленно посмотрел на мать, словно спрашивая, кто она такая…
– Пойдем, сынок, – снова сказала Мария, обнимая его за пояс. – Что ты так смотришь? Не узнаешь меня? Я твоя мать. Пойдем, твои братья и старый отец ожидают тебя в Назарете… Сын покачал головой.
– Какая мать? – тихо спросил он. – Какие братья? Вот они – мои мать и братья…
Вытянув руку, он указал на оборванцев, на их жен и на рыжебородого Иуду, который молча стоял у сосны и гневно смотрел на него.
– А отец мой…
Он указал перстом на небо:
– …Бог.
На глазах у злополучной, пораженной громом Божьим Марии выступили слезы.
– Неужто есть в мире мать несчастнее меня? – воскликнула она. – Один только сын был у меня, один-единственный, и вот…
Почтенная Саломея услыхала этот раздирающий душу голос, оставила мужа, вернулась к Марии и взяла ее за руку, но та не желала идти и снова обратилась к сыну.
– Ты не идешь? – воскликнула мать. – Не идешь? Последний раз говорю: пошли!
Она ждала, но сын снова, не произнеся ни слова, повернулся в сторону озера.
– Ты не идешь? – воскликнула мать душераздирающим голосом и, подняв руку, спросила: – А материнского проклятия не боишься?
– Я ничего не боюсь, – ответил сын, даже не обернувшись. – И никого не боюсь, одного только Бога.
Лицо Марии потемнело от гнева. Она подняла вверх руку, сжатую в кулак, и уже было раскрыла рот, чтобы изречь проклятие, но почтенная Саломея поспешно зажала ей рот ладонью.
– Нет! Нет! Не делай этого! Нет! Затем она обняла Марию за талию и насильно увела с собой.
– Идем! Идем, Мария, дитя мое. Мне нужно поговорить с тобой.
Обе женщины стали спускаться по направлению к Капернауму, а впереди их шел Зеведей, яростно сбивая посохом головки чертополоха.
– Что ты плачешь, Мария? – говорила Саломея. – Разве ты не видела?
Мария удивленно взглянула на нее и перестала всхлипывать. – Что? – спросила она.
– Лазурные крылья, тысячи лазурных крыльев, которые появились у него за спиной, когда он говорил, – разве ты не видела? Ангельские рати стояли за ним, клянусь, Мария!