Последнее искушение Христа
Шрифт:
Он раскрыл объятия, улыбнулся.
– Братья, – сказал Иисус, и его еще не окрепший голос задрожал. – Простите меня, братья, я буду говорить иносказаниями. Я простой, необразованный человек, я тоже беден и натерпелся от несправедливости, много накипело у меня на сердце, но разум бессилен поведать то и, когда я раскрываю уста, слово вопреки желанию становится сказкой: Простите меня, братья, я буду говорить иносказаниями.
– Мы слушаем, Сыне Марии! – послышались голоса.
– Мы слушаем!
Иисус снова открыл уста:
– Вышел сеятель сеять
Имеющий уши да услышит, братья!
Все молчали, растерянно поглядывая друг на друга, а почтенный Зеведей, который только и ждал повода для ссоры, вскинулся:
– Не понимаю, – сказал он. – Прости меня, но я, слава Богу, имею уши и слышу, да ничего не понимаю. Что ты хочешь сказать? Не объяснишь ли подробнее?
Он едко засмеялся и важно погладил свою седую бороду.
– Уж не ты ли и есть этот сеятель?
– Я, – скромно ответил Иисус.
– Ну и наглец! – воскликнул староста, ударяя посохом о землю. – А камни да тернии да поля, которые ты засеваешь, – это мы, что ли?
– Вы, – снова тихо ответил Сын Марии. Андрей слушал, стараясь не пропустить ни слова. Он смотрел на Иисуса, и сердце его тревожно трепетало, как трепетало оно тогда, когда он впервые увидел на берегах Иордана опаленного солнцем, закутанного в шкуру дикого зверя Иоанна Крестителя. Молитвы, бдения и голод совершенно истощили его, оставив только огромные глаза – два угля пылающих – да уста, восклицающие:
«Покайтесь! Покайтесь!»
Он взывал, и Иордан вздымал волны свои, а караваны останавливались, потому как верблюды не могли двигаться дальше… А этот, стоявший перед ним, улыбался, голос его был спокоен и боязлив – неумелая пташка, пытавшаяся запеть, и глаза его не жгли, а ласкали. Сердце Андрея встревоженно металось, металось между этими двумя.
Иоанн оставил отца и медленно приблизился к Иисусу, оказавшись уже почти у самых его ног. Заметив это, Зеведей разъярился пуще прежнего. Теперь он напустился на лжепророков, которые плодились с каждым днем все более, доставляя людишкам одни только новые неприятности. И все они, словно сговорившись, нападают на хозяев, священников и царей. Все, что только есть хорошего и устойчивого в этом мире, желают они разрушить. А тут еще, вот вам пожалуйста, этот босоногий Сын Марии! Да я ему шею сверну, прежде чем он озвереет!
Зеведей оглянулся, желая услышать, что говорит толпа, и заручиться ее поддержкой. Он увидел своего старшего сына Иакова, хмурившего брови – непонятно, правда, от печали или же от гнева – увидел жену, которая шла к нему, вытирая глаза. Затем перевел взгляд на оборванцев и вздрогнул: все они, изголодавшись, смотрели на Сына Марии, раскрыв рты, словно птенцы на кормящую их мать.
«Чтобы вам пропасть, голодранцы! – пробормотал Зеведей, съежившись подле сына. – Лучше уж мне помалкивать, а то несдобровать!»
Послышался ровный, исполненный чувства голос – заговорил кто-то из сидевших у ног Иисуса. Те, кто расположились поодаль, приподнялись, желая увидеть того, кому принадлежал голос. Это был младший сын Зеведеев, который мало-помалу пробрался к ногам Иисуса, а теперь поднял голову и заговорил:
– Ты – сеятель, мы же – камни, тернии и земля. Но что есть семя во длани твоей?
Покрытое пушком девственное лицо пылало, а черные миндалевидные глаза тревожно смотрели на Иисуса. Охваченное трепетом хрупкое тело выжидательно напряглось. По всему было видно, что от ответа, который получит этот юноша, зависит его жизнь. И не только его.
Услышав эти слова, Иисус опустил голову. Некоторое время он молчал, прислушиваясь к голосу своего сердца и стараясь найти простое, обыденное, бессмертное слово. Горячий пот выступил на его челе.
– Что есть семя во длани твоей? – снова взволнованно спросил сын Зеведеев.
Иисус вдруг встрепенулся, раскрыл объятия и наклонился к людям.
– Возлюбите друг друга! – вырвался крик из глубины его души. – Возлюбите друг друга.
И как только он произнес эти слова, то почувствовал, как сердце его опустело, и бессильно опустился на капитель.
Послышался гул, толпа заволновалась, многие покачивали головой, кто-то смеялся.
– Что он сказал? – спросил старик, который был туг на ухо.
– Чтобы мы любили друг друга!
– Не будет этого! – сказал старик и разозлился. – Голодный не может полюбить сытого. Обиженный не может полюбить обидчика. Не будет этого! Пошли отсюда!
Прислонившись к сосне, Иуда яростно теребил свою бороду.
– Так вот что ты намеревался сказать нам, Сыне Плотника! – прошептал он. – Это и есть великая весть, которую ты принес нам? Стало быть, мы должны возлюбить римлян? Подставить им горло, как ты подставляешь щеку, да еще сказать при этом: «Зарежь меня, брат!»
Иисус слышал ропот, видел насупившиеся лица и помутневшие глаза. Он понял. Лицо его переполнила горечь, которая все возрастала, поглощая все его силы.
– Возлюбите друг друга! Возлюбите друг друга! – снова умоляюще и настойчиво прозвучал его голос. – Бог есть любовь! И я когда-то думал, что Он свиреп, что горы дымятся, а люди гибнут при Его приближении. Ища спасения, я укрылся в обители, где лежал лицом долу в ожидании Его прихода. «Вот сейчас Он явится и обрушится на меня сверху громом!» – думал я. А Он явился однажды утром, подул свежим ветерком и сказал: «Встань, дитя мое». Я встал и пришел. И вот я перед вами!
Скрестив руки на груди, он отвесил людям глубокий поклон до пояса.
Почтенный Зеведей кашлянул, сплюнул и сжал посох.
– Так значит Бог – это свежий ветерок? – медленно и злобно прорычал он. – Сгинь, богохульник!
Продолжая говорить, Сын Марии спустился между тем к людям и переходил от одного к другому, стараясь убедить каждого, заглядывая в лицо и воздевая руки к небу.
– Он – Отец наш, – говорил Иисус, – и потому ни одно страдание не останется без утешения, ни одна рана – без исцеления. Чем более мучимся мы здесь, на земле, тем более утешения и радости ожидает нас на небе…