Последнее наказание
Шрифт:
Когда на улице начало темнеть, мы все зашли в дом. Старушка развела огонь в очаге и поставила подогреваться воду. Фенна суетилась рядом, нарезая сыр и вяленое мясо, которыми мы должны были поужинать. Я заметила, что и она, и ее супруг почти ничего не ели, и к тому же, по мере того, как на улице стало темнеть, они становились все более и более молчаливыми. Словно стыдясь того, что вскоре должно было случиться, они прятали глаза от меня, от старушки и даже друг от друга. Бабушка Марселла тоже в основном молчала, как будто о чем-то задумавшись перебирала маленькие четки. Напряжение в домике росло, и я все больше ощущала волнение.
Когда ужин был завершен, старушка принялась стелить мне постель на старом
Я ждала, затаив дыхание. В отличие от всех остальных старушка не спешила укладываться спать, а осталась сидеть на табурете возле стола, перебирая четки. Не знаю сколько времени прошло, когда она, наконец, тихонько поднялась, взяла с очага горячую воду и залила ею травы, которые сложила перед этим в глиняный кувшин. Я не смогла разглядеть, что именно это были за травы, но решила выспросить ее об этом, когда все закончится. Гости ее уже давно спали, когда старушка завершила настаивать и процеживать жидкость. Я тоже чувствовала, что глаза мои начинают слипаться, а голова туманиться, призывая все тело ко сну. Усилием воли я заставляла себя держать глаза открытыми, так как мне очень не хотелось уснуть к тому моменту, когда в домике старушки начнет происходить что-то совершенно невероятное, но крайне для меня интересное. Тем временем старушка извлекла их малого сундучка два чистых полотенца и положила их рядом с настоем.
Первой закричала женщина. Кажется, разморенная теплом очага, я уже успела задремать к этому времени, и поэтому сильно испугалась, когда услышала крики. Забившись под одеяло в угол своей лежанки и страшась выглянуть из-за очага, я вслушивалась в крики и стоны, перемешивающиеся с какими-то почти звериными завываниями и визгами. Иногда голос женщины срывался, а потом она вдруг снова начинала кричать, но голос ее переставал быть похожим на женский и даже на человеческий. Он был низкий, грудной и какой-то тяжелый, отчего казалось, он звучал не из человеческого тела, а откуда-то из потустороннего мира. Словно завеса между нашим миром и тем прервалась, и вот теперь крики мучеников адских владений вдруг вылились в наш мир. Мне было страшно их слышать. Я боялась пошевелиться и чувствовала, что все тело мое стало трястись, словно от озноба, хотя в домике было совершенно не холодно. Каспар принялся кричать спустя пару минут после Фенны, и его крики показались мне еще страшнее, так как в голосе женщины я чувствовала боль и страх, а в его голосе я ощущала агрессию.
Когда я набралась смелости, чтобы выглянуть из-за очага, то увидела, что обоих супругов сильно трясло. При этом они то вскидывали руки или ноги высоко вверх, то вдруг садились или даже поднимались со скамей, но потом внезапно падали словно бы замертво. Ко всему прочему, они как будто изменились внешне. Их кожа посерела и стала казаться совершенно неживой. Было и еще что-то, чего я совсем не способна была объяснить – они, словно коконом, казались окружены некой прозрачной, искрящейся, серебристо-туманной оболочкой. Эта их оболочка постоянно меняла форму и будто бы пульсировала.
Воздух в домике звенел и стал таким тяжелым и густым, что мне казалось, будто я ощущаю его своей кожей. Все это было жутко страшно, но при этом невероятно интересно для меня. Я осторожно, стараясь не шуметь, понялась со своего места и перебралась ближе к краю очага, чтобы видеть все получше.
Бабушка Марселла между тем сновала от одного одержимого к другому. Возле каждого из них она поставила глиняные кружки до половины заполненные крупой, в которую были вставлены церковные свечи. Поверх крупы в кружках лежали сухие травы, наполнявшие комнату пряным, смешанным с запахом теплого воска ароматом. Приготовленным ранее травяным настоем старушка смочила полотенца и обтирала ими лица и шеи одержимых. Иногда она брала из кружек веточки сухих трав и поджигала их у свечи, а затем давала вдохнуть дым одержимым. Все время старушка то тише, то громче, то монотонно, то нараспев произносила слова:
– Я заклинаю тебя больного, но возрождённого чрез святой источник крещения именем Бога Живого, именем Бога Правого, Святого, искупившего тебя своею драгоценною кровью. Да удалиться от тебя всякое зло и всякий нечистый дух, заклинаемый тем, который придет судить живых и мертвых. Бог Милосердия, допускающий по милости щедрот своих претерпеть порчу тем, кого ты любишь, кого в любви принимаешь и кого для исправления наказуешь, тебя призываю я, чтобы ты своим слугам страдающим, оказал свою милость, чтобы ты то, что ради земной слабости гибнет, что осквернено дьявольским наваждением, воссоединил в единство тела и духа. Смилуйся, Господи, над нашими воздыханиями, смилуйся над слезами этих больных, полных веры в твое милосердие. Допусти их к таинству примирения с тобой. Проклятый Дьявол, признай свой приговор, воздай честь Богу Правому и Живому и отойди от этих рабов божьих со своими кознями.
Мне казалось, что она говорила так, но я не всегда могла разобрать слова, хоть и четко слышала в них обращение к Богу. От звуков ее голоса одержимые сначала только сильнее заметались, и я испугалась, как бы они не напали на старушку, но постепенно их муки прекращались, туманная их оболочка таяла, а сами они успокаивались. Вскоре их крики совсем прекратились. Старушка осторожно помогла им лечь на скамью и укрыла пледами. Супруги мгновенно заснули, а старушка же, устало отступив от них, стала прибирать свечи и рассыпавшиеся травы.
Я тихонько вышла из-за очага, но старушка, погруженная в свои мысли, не замечала меня.
– А они больше не станут кричать? – шепотом спросила я.
Старушка вздрогнула от моего голоса и обернулась. Лицо ее было испуганно, но увидев меня, она сразу же успокоилась.
– Как ты меня напугала, золотушечка, – сказала старушка, устало улыбнувшись. – Я ведь и забыла совсем, что ты тут. Хочешь молочка?
Я кивнула. Старушка убрала в сторону свечи и травы, а затем достала две кружки и налила в них молока. Она села на табурет, стоявший возле стола, и позвала меня сесть рядом. Мы говорили шепотом, не желая разбудить только что заснувших людей.
– Так они проспят до утра? – снова спросила я.
– Да, – кивнула старушка. – Утром и помнить не будут, что было тут.
– А вчера ночью так же было?
Я недоверчиво взглянула на скамьи, но люди, мирно спавшие на них, даже не шевелились.
– И вчера, – ответила бабушка Марселла. – И позавчера. И каждую ночь так у них.
– А завтра тоже так будет? – я встревожилась.
– Наверное, – грустно сказала старушка.
– А они исцелятся? – после того, что я видела, мне казалось совершенно немыслимым, что от такого возможно как-нибудь вылечиться.
– Да, – довольно уверенно сказала бабушка Марселла. – Но сколько на это уйдет времени, никто не знает. Возможно, это произойдет завтра, а может быть, и только через год. Только Господу Богу решать, сколько им еще так мучиться.
Я промолчала. У меня было много вопросов, которые я хотела бы задать бабушке Марселле, но сейчас отчего-то они все спутались в моей голове, и я никак не могла отделить их друг от друга.
– А почему они были в тумане? – спросила я, когда один из вопросов, блуждающих в моем сознании, вдруг сам отпочковался от прочих.