Последнее наказание
Шрифт:
– Помню, – неуверенно ответила я. – Неужели ты тайком от меня гадала на мое будущее?
– Да, – кивнула старушка и посмотрела на меня таким взглядом, что сердце мое сжалось от страха и волнения. Затем старушка отвела взгляд в сторону и сказала: – Много и много раз я гадала на твою судьбу, но каждый расклад выдавал мне одно и тоже. Я не хотела тебе рассказывать о нем, но сейчас я почему-то думаю, что тебе лучше знать. Запомни, будущее переменчиво, и, возможно, зная что-то о нем, ты сможешь избежать многого из того, что предначертано сейчас. Только…
– Бабушка, – ласково приободрила
Старушка улыбнулась, но было видно, что с тем, что показал ей расклад колдовских карт, не так уж и легко справиться. Она молчала довольно долго, а когда все же заговорила, то голос ее дрожал от волнения.
– Каждый раз, сколь бы я не гадала, расклад говорил мне, что ждет тебя дальняя дорога, с которой нет возврата. Там, куда она приведет, будут ждать тебя двое мужчин. В одном из них – погибель тела твоего, а в другом – погибель души, но кого бы из них ты не выбрала, тебя ждет смерть. Страшная смерть с ужасными мучениями для тела или вечные адские муки для души.
– Я попаду в ад? – испуганно переспросила я.
– В настоящий ад, если выберешь одного, – кивнула старушка. – Или познаешь земной ад, если выберешь другого. В первом случае это случиться не скоро, и ты, вероятно, проживешь долгую жизнь, не зная многих мучений. Во втором же случае ты уйдешь молодой.
– А если бы я не выбрала никого из них? – осторожно поинтересовалась я.
Я подумала о том, что если бы я, например, не стала связывать свою жизнь ни с одним из мужчин, а, скажем, отдала бы свою душу и тело какому-нибудь монастырю, то, возможно, избежала бы участей, описанных старушкой. Она поняла меня и кивнула:
– О, это было бы величайшим из подарков для мира! Но расклады всегда твердили мне об этих мужчинах. Судьба ведет тебя к ним, и я не уверена в том, будет ли выбор одного из них зависеть от твоего собственного желания.
Я промолчала, стараясь осмыслить сказанное старушкой, так как с трудом могла себе представить то, о чем она говорила. Страшные муки и мучительная смерть казались мне такими далекими, неопределенными и совершенно несерьезными, словно они и не касались меня вовсе. В четырнадцать лет сложно думать всерьез о собственной кончине. В то время мне казалось, что я буду жить вечно и, ко всему прочему, еще и никогда не постарею.
– Неужели ад действительно существует? – спросила я у старушки немного погодя.
– И ад, и рай, – подтвердила она. – Все существует, но не бойся – пока твоя душа чиста, словно у ребенка, ты на верном пути к раю. Адские врата открываются только перед теми, кто утратил свою чистоту, теми, кто хранит в своей душе ненависть и злобу. Сохрани свою душу такой, как сейчас, восторженной и доброй, и ты никогда не приблизишься к тем ужасным вратам.
Слова старушки обнадежили меня, но кое-что все-таки вызывало сомнение.
– Но ты сказала, что один из мужчин приведет меня в ад? – спросила я.
– Да, – старушка снова кивнула. – Гадание предрекает так, но линия этого события слабая и во многом неясная. И сам этот мужчина неясен. Гадание предсказывает в нем опасность. Оно же говорит об открытии адских врат,
– А можно ли узнать, как выглядит этот мужчина? – спросила я, питая слабую надежду на то, что смогу получить ответ, достаточный для того, чтобы суметь обнаружить такого человека в своем окружении, прежде чем решиться связывать с ним жизнь, как то предсказывало гадание.
– Не могу тебе сказать этого, – ответила бабушка Марселла. – Единственное, что знаю наверняка, это то, что он – словно бы Дьявол на земле. Берегись его, рыбонька моя! Берегись!
На следующий день после этой беседы бабушка Марселла слегла. У нее больше не было сил, чтобы сесть и большую часть времени она находилась в забытье, которое, впрочем, тоже было беспокойным. Она стонала, мучаясь от боли, и временами стоны ее сменялись бессвязными криками. Травяные отвары, что я без конца ей давала, уже не давали совершенно никакого облегчения. Она почти перестала пить жидкость и теперь уже совсем не узнавала меня. А я с ума сходила от ее криков боли! Иногда, не контролируя себя, она высоко вскидывала руки или ноги, или начинала сильно ворочаться, норовя вот-вот упасть со скамьи, на которой лежала. Я переворачивала ее, двигала ближе к стене, вновь и вновь укрывала одеялом и даже временами почти ловила.
Она ушла на третье утро. Все эти дни я почти не спала, позволяя себе прилечь ненадолго только в те редкие часы, когда утомленное тело старушки погружалось в глубокий сон. В тот день ее кончины я проснулась очень рано. Солнце еще только вставало, но безоблачное небо и обильная роса предвещали то, что день этот будет хорошим. Когда я встала, старушка еще спала, и сон ее показался мне спокойнее и глубже, чем когда-либо за последние дни. Я тихонько вышла на улицу, чтобы умыться колодезной водой, а когда вернулась, отирая мокрое взбодрившееся лицо, то обнаружила, что бабушка Марселла проснулась. Она не кричала и не стонала, но, широко открыв свои по-детски восторженные глаза, она смотрела в окно на ясное голубое небо и восходящее солнце.
– Бабушка, – позвала я, присаживаясь на скамеечку рядом с ней.
Она перевела взгляд с окна на мое лицо.
– Золотушечка моя, – ласково произнесла старушка и протянула руку ко мне, желая коснуться моего лица.
Я почувствовала, как слезы потекли по моим щекам. Эти три дня, что она беспрестанно страдала от болей, показались мне адом, и теперь, глядя на нее, я с надеждой подумала о том, что худшее уже позади, что, может быть, все-таки есть надежда на то, что бабушка Марселла поправится.
– Может быть ты хочешь воды? – спросила я у нее.
– Да, – голос ее был тихим, но не уставшим, а скорее умиротворенным. – Я бы попила.
Как мне не хотелось отпускать ее теплой руки, но я встала, чтобы подойти к столу, где стояло ведро с водой. Я зачерпнула немного в маленькую кружечку и поспешила вернуться к старушке, но обнаружила ее уже лежавшую без дыхания. Ее не живой взгляд был прикован к окну, за которым разгорался день, губы сложены в тихой улыбке, а все лицо ее выражало глубокое умиротворение и покой.