Последние 100 дней
Шрифт:
Находясь в итальянском городе Турине, Ницше был глубоко потрясен ужасным событием. Он увидел, как на улице извозчик жестоко избивает свою лошадь. Ницше бросился к лошади, обнял ее за шею, зарыдал, а после этого у него случился тяжелейший припадок с судорогами, и остаток своей несчастной и мучительной жизни он провел под присмотром матери и сестры. Интересна дата этого события. Все случилось в 1889 г., а мы знаем, что в 1887 г. Ницше открыл для себя Достоевского, который оказал на него колоссальное влияние. Налицо почти сверхъестественная связь между эпизодом на туринской улице и кошмарным видением Раскольникова накануне совершенных им убийств. Этот кошмар не сможет забыть никто из тех, кто прочел «Преступление и наказание». Достоевский пишет как раз об избиении лошади. Хозяин хлещет ее по глазам, по спине, призывает прохожих помочь ему в страшном деле… Мы не упускаем ни одной детали ужасной сцены. Если одного лишь стечения обстоятельств оказалось достаточно Аля того, чтобы Ницше окончательно лишился рассудка, значит, все его страдания, не связанные с произошедшим, сделали его слабым и уязвимым. Следовательно, никак не сделали его сильнее. Теперь я думаю, что самое большее, на что он был способен в
Давайте рассмотрим еще один пример — совершенно иной, куда более умеренный философ, который гораздо ближе к нам по времени. Профессор Сидни Хук [115] всегда был материалистом и прагматиком. Он писал изысканные трактаты, в которых сочетались идеи Джона Дьюи [116] и Карла Маркса. Профессор Хук всегда был непреклонным атеистом. В конце своей долгой жизни он тяжело заболел и начал размышлять над интересным парадоксом. Профессор Хук находился в медицинской Мекке мира — в клинике Стэнфордского университета в Калифорнии [117] . Ему был доступен такой уровень лечения и ухода, о каком прежние поколения не могли даже и мечтать, но в то же время мучения его были безмерны. После особенно тяжелого приступа, который удалось купировать, он решил, что раз так, то ему лучше умереть: «Я нахожусь на грани смерти. Для лечения застойной сердечной недостаточности мне была сделана ангиограмма, которая послужила причиной инсульта. Чудовищная и крайне болезненная икота, не прекращавшаяся несколько дней и ночей, препятствовала перевариванию пищи. Мою левую сторону и одну из голосовых связок парализовало. Начался плеврит, и мне стало казаться, что я тону в океане слизи. В один из редких моментов, когда боль отступила, я попросил своего врача отключить приборы, которые поддерживают во мне жизнь, или показать мне, как это сделать».
115
Сидни Хук (Sidney Hook, 1902–1989) — американский философ; атеист. Последовательно выступал против религии как спекулятивного образования, цель которого — ограничить свободу человека. Эта мысль проводится в работе Хука «Религиозная свобода с точки зрения неверующего гуманиста» (1964).
116
Джон Дьюи (John Dewey, 20 октября 1859 г. — 1 июня 1952 г.) — американский философ и педагог, представитель прагматизма и атеизма.
117
Стэнфордский университет (Leland Stanford Junior University, Stanford Uni versity) — университет возле города Пало-Альто, в центре Кремниевой долины, штат Калифорния, США. Основан в 1891 г. Принимает около 6700 студентов и 8000 аспирантов из США и всего мира ежегодно. Университет разделен на несколько частей: факультеты бизнеса, юриспруденции, медицинский и технический. В составе университета организована Стэнфордская летняя школа нейроэкономики.
Врач категорически отказался, довольно надменно заявив профессору, что «со временем неразумность подобной просьбы станет ему ясна». Но философ-стоик прекрасно понимал, каковы перспективы продолжения жизни подобного рода. Он настаивал на желании умереть, приводя в свою пользу три довода. У него может случиться еще один тяжелейший инсульт, который приведет к новым страданиям. Его семье придется пережить мучительные события. На лечение безнадежного больного бесплодно тратятся огромные средства. В своей статье профессор Хук написал удивительные слова о тех, кто переживает подобные страдания: он сказал, что эти люди лежат в «матрасных могилах».
Если мы не можем считать возвращение к жизни тем, что нас не убивает, тогда что же это такое? В чем смысл этого события, которое явно не сделало Сидни Хука «сильнее»? Напротив, оно сосредоточило его внимание на том, что каждое новое страдание оказывается сильнее предшествующих и ведет к единственному неизбежному результату. Если бы все было иначе, то каждый сердечный приступ, каждый инсульт, каждая мучительная икота, каждое отхаркивание усиливали бы сопротивление организма до полного выздоровления.
Но это же абсурд! И мы с вами приходим к довольно необычному в анналах несентиментальных подходов к умиранию выводу: человек хочет не умереть с достоинством, а просто умереть.
Профессор Хук покинул нас в 1989 г. Я принадлежу к следующему поколению. Я еще не подошел к горькому концу жизни настолько близко, как он. Мне еще даже не пришлось думать о подобном тяжелом разговоре с моими врачами. Но я помню, как лежал на столе и видел свой обнаженный торс, от горла до пупка покрытый ярко-красной сыпью от радиации. Таким был результат месяца постоянных протонных бомбардировок, которые выжгли раковые клетки в моих подключичных и паратрахеальных лимфоузлах, а также первичную опухоль в пищеводе. Мне посчастливилось оказаться в числе тех немногих, кто получил самую высококлассную медицинскую помощь в лучшем месте — онкологическом центре Андерсона в Хьюстоне. Говорить о том, что сыпь — вещь болезненная, бессмысленно. Невозможно передать, какие мучения я испытывал. Я целыми днями лежал, тщетно пытаясь оттянуть момент, когда нужно будет сглотнуть. Стоило мне это сделать, как горло мое охватывала адская боль, кульминацией которой было ощущение того, что в спину меня лягнул непокорный мул. Я гадал, выглядят ли мои внутренности такими же красными и воспаленными внутри, как снаружи. А потом меня посетила неожиданная мысль: если бы в самом начале мне обо всем рассказали, согласился бы я на лечение? За это время я пережил несколько моментов настолько мучительных, что буквально проклинал себя за такое решение.
Наверное, хорошо, что описать боль по памяти невозможно. Невозможно и рассказать о предстоящей боли. Если бы радиологи попытались заранее рассказать, что меня
Но, к счастью, теперь я уже не могу точно вспомнить, что чувствовал в те мучительные дни и ночи. С того времени у меня было несколько периодов относительного здоровья. Как человек рациональный, я взвешиваю реакцию на облучение и плюсы подобного лечения. И я признаю, что если бы я отклонил первый этап, чтобы избавить себя от второго и третьего, то уже умер бы. А ничего хорошего в этом нет.
Но все это никоим образом не опровергает того факта, что в процессе лечения я стал намного слабее, чем раньше. В самом начале я подарил своим радиологам шампанское и безо всяких усилий вскочил в такси. В процессе же лечения в вашингтонской больнице я заполучил агрессивную стафилококковую пневмонию (и дважды был отправлен с нею домой), которая чуть было меня не прикончила. Смертельная слабость, охватывавшая меня, также несла в себе серьезную угрозу: мне часто хотелось покориться неизбежному. Меня охватывали фатализм и апатия — я чувствовал, что проигрываю свою битву и был готов сдаться. От окончательной сдачи спасли меня жена, которая и слушать не хотела бессмысленных и нудных разговоров, и друзья, которые общались со мной абсолютно откровенно. А, да, еще постоянные обезболивающие! Как счастлив я был, увидев заветный шприц! Это было для меня настоящим событием. Если вам повезет, то некоторые анальгетики могут дать вам приятное ощущение, некое согревающее покалывание, которое покажется вам истинной благодатью. Почувствовав это, можно уподобиться несчастным наркоманам, которые грабят аптеки в поисках оксиконтина [118] . Это ощущение избавляет вас от скуки, это порочное удовольствие (одно из немногих доступных обитателям Туморвилля) несет в себе и избавление от боли.
118
Оксиконтин, или «деревенский героин», воздействует на нервную систему так же, как героин или опиум. В США имели место вооруженные ограбления аптек, когда грабители требовали только оксиконтин, а не наличные деньги. В некоторых областях, особенно в Восточных Соединенных Штатах, считается наркотиком, вызывающим особую озабоченность у правоохранительных органов. Исследования показали, что в одном из регионов США этот вид наркомании стоит за 80 % преступлений.
В моей английской семье [119] национальным поэтом считали не Филиппа Ларкина [120] , а Джона Бетджемана [121] , барда пригородов и среднего класса. Это был человек гораздо более едкий, чем порой может показаться — мир почему-то считает его поэтом милым и уютным, чем-то вроде медвежонка Тедди. Стихотворение «Пятичасовая щетина» говорит о последнем кошмаре, пережитом этим человеком:
Наступает время, когда все мы, обитатели мужского отделения, Думаем: «Еще один приступ боли — и я прекращу борьбу». И тот, кто еще пытался дышать, оставляет свои попытки… Это день, который мучительнее ночи…119
Напомним, что Хитченс родом из Великобритании.
120
Филип Артур Ларкин (Philip Arthur Larkin, 9 августа 1922 г. — 2 декабря 1985 г.) — британский поэт, писатель и джазовый критик. Друг Кингсли Эмиса. В 1984 г. Ларкину было предложено почетное звание Поэта-лауреата, которое он отверг. За свои литературные заслуги награжден орденом Кавалеров Славы и орденом Британской империи. В 2003 г. Общество поэтической книги назвало Ларкина самым любимым читателями из послевоенных поэтов Великобритании, в 2008 г. газета The Times — лучшим британским писателем послевоенной эпохи.
121
Бетджеман Джон (Sir John Betjeman, 1906–1984) — английский поэт. В 1972 г. стал поэтом-лауреатом.
Я убедился в правоте поэта: наступает момент, когда кажется, что боль никогда уже не пройдет, а ожидание следующего укола становится невыносимым. Неожиданно перехватывает дыхание, начинается мучительный кашель, а потом — если день неудачный — еще более невыносимое отхаркивание. Пинты слюны, слизи… И кто, черт побери, решил, что в этот момент мне пригодится еще и изжога? Я ведь ничего не ел — вся пища поступает по трубкам и капельницам! Детское чувство обиды лишает тебя последних сил. Вес убывает на глазах, и никакие трубки не могут с этим бороться. С момента постановки диагноза я уже потерял треть своего веса. Да, это меня не убивает, но атрофия мышц делает тяжелыми даже самые простые упражнения, без которых я просто перестану быть человеком.
Я пишу это сразу после обезболивающего укола, который призван снять боль в моих руках, кистях и пальцах. Побочный эффект боли — онемение конечностей, наполняющее меня отнюдь не иррациональным страхом того, что я утрачу способность писать. Я абсолютно уверен, что без этой способности мое «желание жить» заметно ослабеет. Я часто высокопарно заявлял, что писательский труд — не просто занятие, которым я зарабатываю себе на жизнь, но сама моя жизнь. И это не преувеличение. Потеря голоса мучила меня, но благодаря нескольким уколам в голосовые связки эта способность ко мне вернулась. Но ослабевшие и неспособные двигаться руки окончательно лишают меня индивидуальности! Руки для меня — это своеобразные ремни трансмиссии, связывающие меня с писательством и мышлением.