Последние Каролинги
Шрифт:
— Эд, сын Роберта, можно ли к тебе обратиться? — степенно спросил он, пристально глядя в глаза нахмурившемуся Эду.
— А откуда ты знаешь, как меня зовут?
— Пришлось о тебе слышать.
Эд, не выносивший чьего-либо прямого взгляда, отрезал:
— Говори быстрей.
— Возьми с собой и меня.
— Как тебя зовут?
— Винифрид из рода Эттингов.
— Эттинги, Эттинги… — Эд потер кулаком лоб. — А, гром меня ударь, не помню! Ну ладно, Винифрид, хвала тебе, что нынче ночью ты не потерял оружия. Да хорошо ли ты, Эттинг, стреляешь?
Сотник императорских лучников, оказавшийся поблизости, подтвердил, что Винифрид стреляет отменно. Эд что-то прикидывал в уме.
Когда совсем стемнело, начали переправу. Эд, наблюдавший с пригорка, заметил, что Азарика плохо ездит и караковый ее жеребец боится воды. Он велел ей пересесть к нему за спину и держаться покрепче. Они благополучно переправились вдвоем.
Сквозь молодой березняк виднелись праздничные огни Самура. Воины разделись, крякали, выжимая одежду. Эд не замечал холода, задумчиво поглядывал то на силуэт замка, то на стелющуюся под луной гладь реки. Наконец спешился, велел сойти и Азарике.
— Там Роберт… — сказал он ей каким-то просительным тоном и указал на Самур. — И еще много других.
Азарика молчала, насторожась. Эд шагнул к ней, взяв за плечи.
— Надо, чтобы ты, Озрик, проник туда. Ты худенький, небольшой. Переоденешься нищим, а?
Он ждал ответа, а Азарику сковал страх. Держась в седле за пояс Эда, она не боялась ничегошеньки на свете, ей даже хотелось петь. А каково опять идти одной во враждебный мир?
— Ну как? — спрашивал Эд, заглядывая в лунные тени ее глаз. — Ты решил, ты пойдешь?
— Да… — прошептала Азарика.
Эд наклонился и поцеловал ее в лоб.
Благовест звал, и в утренней мгле брели в Самур калеки, трясучие, увечные, уроды — такое сборище людских несчастий, что, казалось, сама мать-земля, исстрадавшись за прекрасных детей, истребляемых косой войны, решила теперь являть миру лишь эти химерические лица. Колокол в Самуре бил, и уроды тянулись по всем дорогам, зная, что где праздник, там и развлечение. А какое развлечение приятней, чем созерцание чужих, не своих, уродств?
Шла и Азарика, незаметно пристав к веренице нищих. Чем ярче разгорался день, тем тошнотворней подступал страх. Отец неспроста держал ее взаперти — уж он-то знал, что жизнь есть беспрерывный ужас! Был момент — она чуть не свернула в кусты. Но мысль о том, что на нее надеется Эд, гнала вперед.
Отец рассказывал: лесные эльфы, если их задобрить хлебцем или медовой сотой, могут указать свои тайные тропы. Идти по такой тропе, точно ступая, и ты будешь невидим… Хорошо бы стать невидимым, даже для жалких калек, бредущих возле, которые так и щупают ее паучьими глазами.
Самур стоит на скалистом островке, недалеко от берега. Пролив отгорожен решеткой, образуя внутреннюю гавань, и видно издали, что норманнская флотилия расположилась там. На деревянном мосту в город вавассоры — подчиненные сеньора — потешались, пропуская тех из уродов, которые казались им забавней других.
— Ты куда, бабка? — кричали они старухе, ковылявшей с помелом под мышкой. — Летела бы себе на Лысую гору. Мы но ведьм приглашали, а шутов.
— Боюсь, вам сегодня не одни шуты понадобятся, а и лекари, — сказала старуха загадочно. — Кое-кому и попы для панихиды.
Вавассоры стали креститься, а главный вавассор подал ей милостыню на всякий случай. Что касается уродов, они признавали старуху чем-то вроде начальницы, величали Заячьей Губой. У нее действительно верхнюю губу кто-то еще в младенчестве рассек мечом или ухватом. А сама она была не без кокетства — седые волосы забраны под золотую сетку, запавшие губы вымазаны кармином.
— Этого пропустите, — велела она вавассорам, проталкивая карлика без шеи и с висячим пупырчатым носом по имени Крокодавл.
— Что он умеет делать? — спросили вавассоры.
По знаку Заячьей Губы карлик, который обычно говорил свистящим шепотом, надулся, точно багровый клоп, и издал басом такой гулкий звук, что вороны, переполошась, взлетели с самурской колокольни.
— Ого-го! — сказали вавассоры, хватаясь за уши. — А вон тот, худой, что делает? Тоже кричит?
— Это Нанус, мим. — Старуха подтолкнула похожего на щепку юношу, и он ловко прошелся на руках.
«А я? — подумала Азарика. — Что умею я?» И только она успела это подумать, как главный вавассор схватил ее за воротник. Заячья Губа повертела вокруг нее носом:
— А ты, дурак, чем воняешь? Я тебя не знаю.
Азарика принялась дергать руками, сучить ногами и чувствовала, что это никого не убеждает. Вавассоры разглядывали ее зловеще. Тогда опять пришли на помощь отцовские тайные книги:
Ломай, ломай,
Кусай, кусай
Но хлеб, не белый каравай.
Налево дунь,
Направо плюнь,
Два пальца между двух просунь.
Гилульд, Гимульд,
Гифульд, Гитульд,
Все станьте в ряд,
Все дуйте в лад,
Как силы адовы велят…
— Э, да ты опасный дурак! — заметил главный вавассор. — Ты чародействовать умеешь.
И он хотел сбросить Азарику с моста прямо в ров, но Заячья Губа вступилась, сказав и тут загадочные слова: «Прилетела синичка от самого ястреба, как ее не распознать?», даже улыбнулась змеиной улыбкой. Вавассоры впихнули Азарику в калитку, и она побежала в Самур, ощущая на спине холодок от взгляда Заячьей Губы.
Так она оказалась в соборе, где заканчивались последние приготовления. Золоченая купель сияла в остром луче солнца, служки сновали, нагревая воду. Хор в кружевных стихарях пробовал голоса. Епископ в приделе репетировал, шепелявя: